Над Неманом
Шрифт:
— Простите, что я пришла сюда. Ваш сад так понравился мне, а пан Ян так просил меня…
Смягчила ли старика похвала его саду или подкупило уважение, с которым было произнесено имя его племянника, — неизвестно, только лицо его немного прояснилось.
— О, помилуйте, — сказал он, — я вам очень благодарен… Я уж и не ожидал такой чести, чтобы кто-нибудь из Корчина навестил мою убогую хату.
Он снова приподнял шапку.
— А как поживает панна Марта?
— Она часто и с отрадой вспоминает
— Не может быть!
Анзельм покачал головой.
— Это вы только так, по доброте своей… Столько лет… Видел я ее… года три тому назад, в костеле… как она изменилась, постарела… а прежде какая была!
— Она давно уж помогает моему дяде; работы у нее много, — прибавила Юстина.
По губам старика промелькнула насмешливая улыбка:
— А прежде боялась работы! Все равно пришлось…
Он задумался, длинной бледной рукой сдвинул шапку со лба и, глядя вдаль поблекшими глазами, произнес своим тягучим голосом:
— Утро видело ее румяной, цветущей, а вечер застал увядшей…
Его, очевидно, оживила беседа с Юстиной. Он сделал несколько шагов и уселся на лавке, впрочем, довольно далеко от гостьи.
Из-за угла дома показался Ян, посмотрел на разговаривающих и сказал:
— Дядя, панне наш сад очень понравился.
— Иди сюда! — крикнул Анзельм. Ян колебался.
— Овса лошадям еще не засыпал.
— Так иди и засыпь, — сказал Анзельм и обратился к Юстине: — Я очень рад, что вам мой садик понравился. Все это мной посажено, мной выращено. Если б вы заглянули сюда десять лет тому назад, то нашли бы одну крапиву, бурьян да всякий мусор…
Юстина сказала, что слышала о его тяжелой и долгой болезни.
— А-а!.. От… кого?
Анзельм пришел в такое изумление, что начал заикаться. Голубые глаза его пытливо заглянули в лицо Юстины.
— Разве в Корчине еще обо мне вспо… вспоминают?
Он махнул рукой и живо добавил:
— Вероятно, вам Янек говорил… Еще бы! Ему хорошо памятна моя болезнь. Сколько он горя тогда натерпелся — и сосчитать трудно… А что это за болезнь была, о том только одному господу богу известно; свалила меня с ног, как колоду, да так целых девять лет в постели и продержала… С доктором советовался… раза три… тот ничего не помог, даже и повреждения во мне не нашел никакого… Говорили, что у меня ипохондрия… и ипохондриком меня называли… Должно быть, болезнь моя была душевная, а не телесная.
Он разговорился и медленным, монотонным голосом начал описывать пережитые им страдания. Из его рассказа можно было заключить, что то была одна из тех страшных нервных болезней, перед которой наука становится втупик. Каким образом душевный недуг мог одолеть человека простого, жившего в прочной связи с такой же простой природой? Марта говорила Юстине,
— Всякие случаи на свете бывают… Бывает, что человека, идущего по полю, охватит дурной ветер, от этого и ревматизм или другая какая хворь приключится… А бывают и другие ветры, — не те, что по полю свищут, а те, что навстречу жизни человеческой дуют.
Он покачал головой и поднялся с лавки.
— Не угодно ли вам будет посмотреть мой садик, коли уж он вам так понравился?
Переходя по гладкой, как ковер, траве от дерева к дереву, он объяснял Юстине происхождение каждого из них. Болезненное, напряженное выражение его лица мало-помалу смягчалось, глаза вспыхивали веселым огоньком. Юстина тоже чувствовала себя в этой тихой усадьбе лучше, дышала свободней, чем несколько часов тому назад в доме, полном гостей.
Они находились около группы сливовых деревьев, и Анзельм рассказывал, каким образом он охраняет ренклоды и мирабель от снега и мороза, но в это время Ян снова прибежал со двора и, остановившись неподалеку от них, некоторое время слушал рассказ дяди.
— Вы не поверите, — не утерпел он, наконец, — что дядя сам насадил все это и теперь один ухаживает… На вид такой слабый, а силы у него много.
Анзельм обернулся.
— Да иди же сюда! — во второй раз сказал он.
Яну самому очень хотелось в сад, но он воздержался.
— Лошадей нужно напоить.
— А нужно, так ступай, — ответил Анзельм и начал рассказывать Юстине, как, лежа в постели, он не раз роптал на бега, как опасался за судьбу ребенка-племянника, которого обижали злые соседи, как, наконец, после выздоровления его охватило страстное желание работать.
— Вот уже десятый год, как я воскрес, и тем временем мальчик мой вырос… Сначала мы высудили у соседей то, что у нас отняли, потом выстроили вот этот домик, а потом уж пошло и все остальное: и пасека и сад. Янек выучился пчеловодству у одного человека, который сам ездил учиться в столицу, как ухаживать за пчелами, а я его выучил столярному ремеслу.
Он широко повел вокруг рукой.
— Все это — работа рук наших: и забор, и вот это крылечко, и ульи. Когда нужно, берем на помощь поденщиков, но сами мы — и садовники, и пасечники, и столяры… В бедности иначе и быть не может, если человек заботится не об одном только пропитании, а хочет, чтоб и вокруг него все было хорошо.
Он засмеялся тихим грудным смехом и расправил сгорбленную спину. Но в этом человеке было что-то такое, что волною грусти или разочарования гасило всякую искру его веселья. Он снова наклонил голову, сгорбился и продолжал: