Над облаками

Мороз Владимир

В это время каратель, стоявший сбоку, вскинул оружие и, перехватив его за ствол, со всей мочи ударил заложника по голове. Убедившись, что крестьянин не подает признаков жизни, довольные палачи ушли обратно, а в деревне было объявлено, что тот, кто уберет трупы с поля, будет расстрелян в назидание другим, ибо ослушаться немецких приказов – самое злостное преступление.

Ночью Прасковья Трофимовна пробралась на поле и отыскала Федора. Он был еще жив, хоть и потерял много крови. Эта хрупкая невысокая женщина в одиночку притащила мужа домой и сумела выходить его. А уже после войны подарила

ему сына, которого назвали Виктор, что в переводе с латинского означает «победитель».

Все родные Федора Николаевича выжили в войну, оберегаемые им. Трагическая судьба коснулась только родителей, которые жили далеко от сына. В самом конце зимы 1943 года они были схвачены и вместе с другими жителями своей и других деревень, ставших к этому времени прифронтовыми, были отправлены на мучительную смерть в спешно организованные фашистскими оккупантами лагеря смерти около Озаричей. Там, среди болот, на маленьких островах, окруженных рядами колючей проволоки и охраняемых с вышек полицаями, были собраны женщины, дети, старики – самые обездоленные жители оккупированной территории. Запертым в тающих снегах, не имея продуктов, тепла, элементарной крыши над головой, им не оставалось ничего другого, как умирать мучительной смертью. Фашистское командование, со всей жесточайшей циничностью осознавая будущее невинных жертв, готовило сюрприз для наступающих советских войск. Для этого среди содержащихся в лагере умирающих людей распространили сыпной тиф. Таким образом немцы рассчитывали задержать продвижение Красной армии, вызвав у освободителей эпидемию тяжелой болезни. Узнав об этом, командование фронта провело небольшую операцию, в ходе которой были освобождены оставшиеся в живых узники. К сожалению, несколько тысяч человек навсегда остались в озаричских болотах, среди них были и родители Федора Николаевича…

Глава 5

Поход по указанному командиром роты маршруту снова оказался неудачным, немцы так и не встретились. Далеко за Ковчицами были слышны выстрелы, но добраться туда не получилось, уперлись в непроходимое болото. Пока обходили, потеряли много времени, пришлось поворачивать назад, чтобы успеть в лагерь к вечеру. Луценко шел мрачнее тучи: еще не успокоились нервы после вчерашнего разноса, а впереди ждал новый, еще хлеще, от самого комбата, который хоть и был справедлив, но не отличался сентиментальностью в случае провинности подчиненных. Посыпая голову пеплом, взводный корил себя, что не дошел до шоссе, уж там точно есть где разгуляться, хоть и риск огромный. Без разведки, не зная систему охраны, не подготовив пути отхода, можно запросто положить всю группу, выйди они случайно на вражеский пулемет или заплутав при отходе. Шоссе – не простая дорога, это артерия, питающая сердце войны. Без нее в войсках может наступить катастрофа. Значит, и охраняться будет сильнее, не то что деревенские тропы.

Уже смеркалось, когда десантники пришли в лагерь. На радость Луценко, комбат к этому времени отыгрался на некоторых командирах групп, и это снизило уровень его гнева. Для проформы поорав немного про невыполненное задание, он отправил бойцов отдыхать.

Как оказалось, ни одна из рот за эти дни так и не смогла добраться до

Староваршавского шоссе. Правда, не все еще вернулись в лагерь, но вероятность, что им удалось достичь дороги, была незначительной.

Распустив группу, Луценко приказал всем приводить себя в порядок. Чистить и готовить не пригодившееся оружие будут уже завтра, с рассветом.

– Где он, где? Неужель его нет? Тяжелее, чем камни, я нес мою душу, – прохрипел Гришка, подходя к шалашу.

– Тьфу, чертяка, – испуганно произнес Федор, – умом, что ли, тронулся, поэт хренов?

Не обращая внимания на друга, с выражением, трагически заламывая руки, Григорий продолжал декламировать:

– Уж три ночи, три ночи, пробираясь сквозь тьму,Я ищу его лагерь, и спросить мне некого.Проведите ж, проведите меня к нему,Я хочу видеть этого человека!

Закончив читать, замер, уставившись на верхушки деревьев, словно оттуда вот-вот должен был появиться некто. Федька удивленно поднял голову, прищурившись, и на всякий случай сделал шаг назад.

– Может, врача позвать? – Иван почесал голову.

– Есенин написал. – В сгущающихся сумерках было видно, что Гришка улыбается. – Мы спектакль по поэме «Пугачев» в школьном театре ставили. Я разбойника Хлопушу играл. Это его монолог. А ты, Федька, кроме своей Библии ничего и не читал. Может, еще «Колобка». И то по слогам.

– Не зря вас товарищ Ленин гнилой тялигенцией называл. – Федор снял вещмешок, развязал его и принялся шарить внутри, разыскивая съестное. Рыбу и тушенку он съел уже давно, теперь надеялся найти хоть что-то, в животе урчало от голода.

– Интеллигент! Дурында, ты даже слово запомнить не в состоянии, понаберут таких в трактористы, по полю ходить страшно. На, держи, – Гришка протянул другу большой сухарь, – с голоду помрешь без меня, обжора.

– Помереть, может, и помру, а тебя точно переживу, – ответил тот, с удовольствием принимаясь за еду.

– Сколько у тебя прыжков, Федя? Я имею в виду с парашютом, а не со скамейки, – театрально нахмурился Гришка.

– Один! – привычно показал ему палец товарищ.

– Так ты теперь первый парень на деревне будешь, когда вернешься. Все девки твои.

– А то! Хочешь, и тебе сосватаю. У нас такие бабы хозяйственные, мигом про свой город забудешь.

– Кто ж их от фрица-то защитит теперь?

– До нашей Хатыни немцы точно не дойдут. Места глухие, побоятся лезть, – рассмеялся Федор, – а потом мы им пинок под зад и погоним обратно, в Херманию.

– Какое интересное название, – хохотнул сидевший рядом Полещук, – Хатынь – это от слова «хата»?

– Не знаю, – ответил Федя, почесав голову, – не думал об этом. Гришань, ну как, искать невесту? Нормальную, а не такую немощную, как ты.

Друзья продолжали перебраниваться, весело издеваясь друг над другом. А Иван с товарищами в это время развели костерок, укрыли его со всех сторон ветками, чтобы в темноте не было видно пламени, и принялись в котелках готовить такой опостылевший за неделю суп из горохового концентрата.

Конец ознакомительного фрагмента.