Над пропастью во лжи
Шрифт:
Я думал об этом так долго, что неприметно заснул и во сне начал плакать, сознавая, что плачу, но не могу перестать, а потом была ослепительная радость пробуждения и посверкивающая золотым бочком бутылка пива на тумбочке, и сиплый голосишко за окном, и новый безбрежный день свободы и жизни, и новый очерк о Самом Дорогом и Любимом!..
Мое предприятие дало трещину на финише. В канун выборов меня попросили заехать в "Литературную газету". Заведующий отделом информации, пожилой армянин с синими подглазьями, похожими на кошельки, - он умер от сердца год спустя, - предложил мне написать рассказ о выборах в поезде дальнего следования. Я сразу согласился, у меня наверняка
– Вы хоть выслушайте меня до конца, - огорченно произнес заведующий отделом.
– Я сказал "рассказ", но это должна быть документальная новелла, основанная на реальных фактах, с подлинными фамилиями. Вы меня поняли?
– Да, - все так же бездумно подтвердил я.
– Вы поняли, что должны сесть в поезд и ехать до тех пор, пока у вас не возникнет новеллистический сюжет? Тогда вы сойдете на ближайшей станции и с первым же поездом вернетесь назад. Материал должен быть в ближайшем номере, то есть во вторник. Вы - новеллист, поэтому мы и обращаемся к вам.
– А я успею?
– Выборы в поезде начнутся в двенадцать ночи. Продлятся они минут тридцать-сорок, положите еще час на взволнованные разговоры. Ну, а потом люди лягут спать... Значит, к этому времени вы должны держать новеллу за хвост. К вечеру в воскресенье вы будете дома, в понедельник сдаете рассказ. Справитесь?
– Конечно, - сказал я, на этот раз с полной ответственностью. У меня уже возник сюжет.
– Я был уверен, что вы согласитесь, - сказал он добрым голосом. Сейчас вы получите командировку и билет в спальном жестком вагоне до Перми, мы брали с запасом, выборы начнутся гораздо раньше.
– А кого там выбирают?
– машинально спросил я.
Он наклонил голову с довольным видом, словно только сейчас поверил, что я отношусь к заданию всерьез. А я подумал, что для моего сюжета не так уж важно, за кого проголосуют поездные пассажиры, важно, что они голосуют за дело Сталина.
Тут мне принесли командировочное предписание и билет, вернее, кучу всевозможных бума-жек, составляющих в своей совокупности проездной билет: посадочную, купейную, скоростную, плацкартную, постельную. Среди них я обнаружил милый старый картонный прямоугольничек с дыркой посередке, оказавшийся самым незнатным в этом ворохе - перонным билетом. Мне впервые стало немного не по себе: бумажонки были слишком вещественны для нашего бредового разговора. И тут у меня мелькнуло: а вдруг он думает, что я действительно пущусь в этот фантастический вояж? Я поглядел на старого, сутулого, усталого человека с синими подглазными мешками, смертно отягчающими лицо, и прогнал шальную мысль. Он был слишком старым, опытным газетчиком и не опускался до заговорщицких подмигиваний, весь этот бредан разыгран с полной серьезностью и печальным достоинством. Я тоже буду на высоте: никакого цинизма, никаких "мы-то с вами знаем"...
– Когда отходит поезд?
– озабоченно спросил я.
– В три с чем-то, на билете указано.
– Пойду собираться.
– Сперва получите командировочные. И возьмите с собой еду, в вагоне-ресторане все очень дорого.
Я пожал костлявую теплую руку и вышел.
Леля жила возле "Литературки", и по дороге домой я заглянул к ней. В порыве шутливости я сказал, что уезжаю, и показал свои бумажки. Леля притуманилась, она не любила моих отъездов.
– Значит, моя завтрашняя вахта отменяется?
– сказала она разочарованно.
– Господь с вами!.. Завтра решающий день. Я никуда не еду, новелла уже есть.
Леля радостно рассмеялась.
–
Все проще простого. Из Москвы на Урал или в Сибирь возвращаются два инженера. Они в смертельной ссоре, поскольку одному из них удалось вырвать в Главке дефицитные материалы в ущерб другому. Ну, конечно, их ссору надо показать на каких-то смешных подробностях поездной жизни, что-нибудь связанное с уборной, это я додумаю. Но вот начинаются выборы.
Выбритые, при крахмальных воротничках и галстуках, празднично взволнованные, инженеры поочередно заходят в купе, отведенное для голосования, и отдают свои голоса одному и тому же кандидату. Это уже сближает. И до чего же мелка их ссора перед тем, что, опуская в урну бюллетени, оба несут Сталина в сердце! В конце - на какой-то одной детали их трогательное примирение.
– Ну и парень!
– восхитилась Леля.
– Это - во! будет рассказ!
– она оттопырила исколотый иголкой большой палец.
Меня обрадовала похвала, я равно верил и Лелиному практицизму, и Лелиному литературному вкусу.
– Хотите, я съезжу с вами на вокзал?
– предложила Леля.
Ее предложение озадачило меня, я вовсе не собирался ездить на вокзал.
– Нет, братик, это не пойдет, - серьезно сказала Леля.
– Зачем так грубо халтурить.
Вторично в этот день странное беспокойство шевельнулось во мне, но я подавил его, не допустив до сознания. Я спросил Лелю, стоит ли терять время, когда весь рассказ у меня в кармане; надо лишь заглянуть в энциклопедию, чтобы воскресить в памяти устройство вагона и уточнить пейзаж.
– Нет, братик, так нельзя, - повторила она настойчиво.
– Надо поехать.
Сейчас, как никогда мощно, от Лели веяло не наукой и переводами, а иными, серьезными, опасноватыми доходными делами. Меня поразило, что Леля вроде ставит нас на одну доску, выходит, мне тоже следует подумать о мерах предосторожности, о каком-то алиби наизнанку: иметь доказательства, что я был на месте преступления, словно и меня могут призвать к ответу. Но какой с меня спрос? Леля подвизается в мире тех или иных материальных ценностей, я тку из воздуха. Моя деятельность столь же отвлеченна и условна, как и деятельность моих работодателей, мы вместе шьем новое платье короля. Но мы защищены, не найдется столь невинного и неосмотрительного дитяти, что осмелилось бы поиздеваться над голой задницей короля и тем разоблачило бы нас. Когда дело касается Его величества, даже младенец, только что выплюнувший сосок матери, уже не наивен, не прост, а хитер и мудр, как змий. И если я напишу о том, что в ночном поезде, мчащемся сквозь черную, непроглядную мартовскую Россию два смертельных врага примирились, подумав о Сталине, неужто кто осмелится подвергнуть сомнению столь естественный порыв?
– Давайте съездим вместе, я помогу вам, - снова предложила Леля.
Чтобы погасить зародившуюся во мне тревогу, я согласился.
Вид отходящего в дальний путь поезда всегда печалит и волнует. А этот поезд отходил от мокрой платформы в припахивающую землей и талостью черноту весны. В горле закипели слезы, так захотелось простора, и далей, и жизни, так захотелось прикоснуться всей своей молодостью к тому, что сулит дорога. Но это чувство, едва возникнув, потонуло в пошлости наших дел. Мы стали мотаться вдоль состава, ошеломляя пассажиров идиотскими вопросами. По правде, вопросы задавала Леля, я лишь присутствовал при сем с таким отвлеченным видом, что не имел к этому никакого отношения. Леля не стеснялась. Сбив на затылок отороченную цигейкой шляпку, она ястребицей накидывалась на очередную жертву.