Над Самарой звонят колокола
Шрифт:
– Старая голова не вмещает услышанное, – пробормотал в великом раздумии Данила, молча посмотрел на Тимошку – внук не спускал с Маркела Опоркина восхищенных глаз. Более того, осмелился спросить о сокровенном:
– Дядя Маркел, а вы теперь куда? К объявившемуся государю ли служить вознамерились, или супротив ополчитесь заедино с атаманской частью войска?
Маркел крякнул в волосатый кулак, улыбнулся, обнажив редко поставленные и далеко не все уцелевшие зубы.
– Ишь ты, допросчик какой! – ответил и покачал головой. – Но ежели между царями передряга вышла, то надобно кому-то помогать. Нам, Тимоша, далеко не едино, хлеб жевать или мякину. Старшине теперь вольготно, зато нам сплошное утеснение получается – отнимают у нас рыбные угодья, лучшие покосы, скупают за бесценок рыбу и запрещают нам самим ее продавать на сторону, а от этого нам убытки, а им прибыль немалая опять же… Они от службы на форпостах отлынивают, а нас месяцами в седлах держат. Посмотрим, что запоют они, атаманы да старшины, когда государь Петр Федорович возвратит нам былую силу. Тогда атаманов будем выбирать на войсковом кругу здесь, на Яике, а не из Петербурга получать противу воли большинства.
– Сколь крови прольется, – сокрушенно проговорил Данила и поник головой. Чему верить? Кому верить?
– Не зря прольется, караванный старшина! – уверенно проговорил Маркел. – Разве мало ее уже пролили в давних усмирениях под Калугой, когда бунтовали приписные крестьяне Демидова? Помнишь, рассказывал нам в Шамских песках беглый мужик Кузьма Петров? А разве мало ее пролили на заводах Каменного Пояса в ту же пору да тринадцатого января минувшего года здесь, на Яике, по милости царского генерала? Не зря говорят мужики: каков игумен, такова и братия… Вступит на престол Петр Федорович, черному люду волю даст. О том и в манифесте, казакам читанном, объявил, – и доверительно, негромко добавил: – Назавтра ждем его под Яицким городком. Вишь, атаман рассылает своих старшин собирать казаков на сражение. Зря старается, хряк щекастый. На нашей бедности, на войсковой казне брюхо наел безмерное! Чисто кабан пред закланием, сам так и просится на казацкое копье!
– Злость – плохой советчик, Маркел, – тихо заметил Данила. – Ты у разума спроси, что и как делать. Опасение у меня есть: а ну как выйдет по-старому, прежде уже бывшему? Как при Стеньке Разине? Тако же погуляли казаки, а потом разбрелись кто куда: кто в драке загиб, кто на каторгу услан, кто, катом подсаженный, на глагол влез. А самые забубенные с пытошного колеса прохожих да проезжих пугали, зверски колесованные… Не лечь бы и вам, брат Маркел, скошенной травой при дороге…
Маркел решительно хлопнул себя ладонью по колену, поднялся.
– Волков бояться – в лес не ходить! Поеду к своему куреню. Тамо теперь казаки до хрипоты горла дерут в криках и спорах. А то и в бороды друг дружке уже вплелись… Ты оставайся здесь, Данила, тебя казаки не обидят. А то и с нами заедино к государю пристанешь, когда самолично позришь, перед собой его увидишь и уверуешь, что истинный он царь.
– Каковы мои годы, брат Маркел, чтобы казаковать! Добраться бы счастливо до Самары, а там и глаза как ни то да закрывать уже надобно, на погост собираться.
– Ну, ты это брось, караванный старшина! – Маркел насупил брови. – На погост погоди еще, будет тебе, Данила, на самого себя колокола-то лить! Хотя бедному казаку и вправду пришла жизнь – хоть в гроб ложись, но коль Господь дал случай испытать счастье, грешно не попробовать. Так что, караванный старшина, оставайся в Яицком городке безбоязненно, мы тебя никому в обиду не дадим.
– Не серчай на старика, брат Маркел, но острог по мне пусть не плачет. Не останусь, потому как страх берет: смута сия не на неделю. Да и не на месяц, чую, коль назвавший себя государем о восшествии на престол мыслит. До Петербурга пеши, без сражений, пройти, и то сколь времени потребно? А у матушки-государыни по всем городам гарнизоны поставлены…
Маркел Опоркин помолчал, потом тряхнул седыми вихрами.
– Тогда не поминай лихом, караванный старшина, коли что с нами тут приключится. И не забывай женку мою и дочек, навещай.
– Дай бог удачи в деле, вами задуманном, – ответил Данила, троекратно обняв старого товарища. – Авдотью и дочек буду навещать и помогать стану… ежели с тобою что случится, о том не сомневайся. – Долгим взглядом с порога проводил Маркела, пока тот садился в седло, пока ехал через пыльную площадь и пока не скрылся за чужими избами на первом же повороте кривой улочки в сторону реки Яика.
Данила запустил пальцы под мурмолку, по привычке поскреб затылок, в большом смущении крякнул:
– Вот незадача какая нам выходит, Тимоша.
– Какая незадача, дедушка? – Тимошка очнулся от своих раздумий, навеянных нежданно свалившейся на город вестью о государе Петре Федоровиче, обернулся к порогу, где стоял дед Данила.
– А вот какая: старый ворон не каркнет мимо – либо было что, либо что будет… Знать бы теперь наверняка, чей верх выйдет, да и встать загодя на ту сторону. А нынче боязно крайнее решение принимать, все едино что лесного волка на своего дворового пса в помощь звать… Будем укладываться. Кличь Герасима, повелю возы спешно готовить.
– А я хотел было… – Тимошка перехватил построжавший, тревогой полыхнувший взгляд деда Данилы, запнулся на полуслове, беспечно досказал совсем другое: – Да нет, ехать надо… Пойду Герасима кликать. Должно, готовит нам обед на постоялом дворе.
– Пущай бросает ту долгую стряпню да сюда поспешает. Кто знает, когда тот объявившийся государь к городу подступит, долго ли в Бударинском форпосту мешкать будет. Не окружил бы город разъездами, так что и не проскочишь у дозорцев между глаз, угодишь кошке в когти.
– Вона-а, – присвистнул Тимошка. – Поглядь-ка, дедушка Данила! И иные самарцы у своих лавок заколготились со сборами! Знать, и им стало ведомо про Петра Федоровича!
– Кота в мешке не утаишь – мяукнет всенепременно! – отозвался внешне равнодушно Данила. Свои заботы навалились нежданно: третью часть товаров не успел распродать! Закручинился, между бровей глубоко залегли борозды: назад в Самару везти – себе убыток немалый. И не оставишь здесь, в лавке, по смутному времени никакие замки не спасут… Захочет коза сена – будет у воза, а хозяина нет рядом, чтоб кнутом шугануть!
Весь остаток дня Тимошка словно приклеился к Даниле, не отходил от него ни на шаг. При сборах не давал взяться ни за что, всюду поспевал сам, так что колченогий от старости и хворей Герасим взмолился под конец, зашепелявил, смахнув ладонью капли пота с мокрых висков:
– Упаши бог, Тимоша, дай штарику рождых, шил больше нету бегать жа тобой от лавки к телегам…
Данила и Герасим еще спали в темной горнице постоялого двора, когда Тимошка осторожно прикрыл за собой наружную дверь. Хозяин постоялого двора уже возился у конюшни, спросил лишь, более от скуки утренней, нежели по делу: