Шрифт:
Знак информационной продукции 12+
Часть I
Глава 1. На Яике сполох…
– Ч-чур меня! – Со сна испуганный вскрик тут же сменился сердитым ворчанием: – К-кой бес мой лик сырыми перстами лапает?
Разбуженный этим громким голосом, Тимошка с немалым усилием приподнял голову с соломенной подушки. В горнице постоялого двора было еще темно, смрадно, густо пахло давлеными клопами. В углу, близ маленького светло-серого оконца, кто-то потягивался до хруста в суставах. Пообок с Тимошкой на отчаянный вопль
– Я это, отец Кирилл. Свою голову отыскиваю…
– Аль вовсе пропала, брате?
– Тьма в очах непроглядная, будто в погреб сошел, кувшин на себя надевши… Не ты ли вечор ненароком куда сунул, а?
В ответ хохотнули:
– На меня не греши, брате. Не иначе собаки в бурьян утащили. За баней теперь, должно, грызут… Сам-то где вечор долго шлялся?
– У здешнего попа гостевал. Так он мне сказывал, будто днями человек с прииргизского скита от старца Филарета на хутор к Толкачевым прибегал. И будто под большим секретом сказывал, что объявился тамо перед казаками государь Петр Федорович, в покойники давно записанный…
– Тс-с, брате! Поопасись этих стен, могут быть потайные сучки для подслухов… Да и не всякие звоны суть благовест, бывают и попусту. Ляг ближе, чево поведаю…
У Тимошки сна как и не было. Как ни хотелось поскорее выйти на свежий воздух, он лежал, боясь шевельнуться, и слушал чернецов, а когда те, нашептавшись, покинули полати, тихонько тронул деда Данилу за плечо.
– Ась? – Данила Рукавкин приподнялся на оба локтя, торчком выставил над собой измятую, будто банная ветошь, бороду.
– Пора нам, – прошептал Тимошка. – Поспешим в лавку. Поглядь, заря вон уже в окошко лезет.
– Да-да, – засуетился Данила, кулаками потер глаза. – Ишь как заспались, чисто старые петухи на насесте, обленившись кукарекать. Где кафтан?
Тимошка вытащил из-под подушек с вечера свернутый и подстеленный в изголовья дедов кафтан и первым ссунулся с полатей.
В низком и тесном зале постоялого двора, насквозь пропитанном запахами соленой и жареной рыбы, Рукавкины наскоро позавтракали, утолили жажду студеным погребным квасом, помахали перстами перед собой, повернувшись к закопченному иконостасу, перед которым чадила медная, давно не чищенная лампадка.
– Пошли, лежебока, – улыбнулся Данила Тимошке, который в окно загляделся на молодых казачек, спешивших к церкви стоять заутреню.
На тесной, плетнями огороженной улочке Яицкого городка Данила шумно потянул в себя прохладный сентябрьский воздух. И закашлял, поперхнувшись: почудилось, что глотнул не печного дыма соседних изб, а пороховой гари, которая, казалось, и по сию пору витала над столицей яицкого казачества после недавнего – прошлогоднего – казацкого бунта.
Тогда, 13 января 1772 года, доведенная до крайности притеснениями зажиточной старшинской партии, казацкая беднота вышла из подчинения начальству и направила в Петербург делегатов с прошением вернуть им прежние вольности… На подавление бунта в Яицкий городок из Оренбурга был послан с воинской командой генерал Траубенберг, который и учинил кровавую расправу над вожаками бедняцкой «войсковой» партии. Возмущенные казаки саблями изрубили генерала, разгромили его отряд, повесили ненавистного атамана Тамбовцева и нескольких наиболее злобствовавших старшин. Но не долго тешились казаки избавлением от притеснителей – сила сломила силу… И по сей день на Яике отдается острой болью эта вспышка ярости: голытьбе рвали ноздри, секли до смерти езжалыми кнутами. Всего несколько месяцев минуло, как из Яицкого растревоженного городка по началу нынешнего лета сто сорок четыре казака были отправлены в неведомую, пугающую лютой стужей Сибирь…
– Слышь-ка, Тимоша. – Данила Рукавкин обнял внука за крепкие плечи, чуть замедлил шаг. Они шли обочиной дороги, по мураве, не рискуя ступить в толстый слой дорожной въедливой пыли. – А об чем это чернецы шептались-то? Я вид сделал, что сплю, да разобрать слов так и не смог… Погодь-ка, – прервал Данила сам себя. – А чего это казаки засуетились? Гляди, вона кучкой сбились, эвон еще… Да шепчутся с оглядкой… Неужто сызнова быть сыску какому? Пошто?..
Рукавкины поравнялись с тремя пожилыми казаками, горячо препиравшимися у раскрытой калитки богатого, с двумя амбарами, подворья. Высокий, в серой бараньей шапке, в рубахе навыпуск казак, забыв, что послан хозяйкой по воду к колодцу, размахивал руками, перебивал негромкий говор собеседников. Завидев купца и его внука, казаки враз утихли, издали раскланялись со знакомым самарцем.
– Велика Россия и многолика, – вздохнул Данила, оглядываясь на заспоривших опять казаков. – И неспокойна до крайности, потому как верхушка ее сыта, а концы голодны и бунтуют. Нынче смутное слово за словом на тараканьих ножках по щелям ползает, а завтра, глядишь, опять все здесь завихрится невиданным ураганом…
Тимошка, думая о чем-то своем, смолчал на дедовы тревожные рассуждения, брел и сшибал верхушки высокой лебеды гибким ивовым прутом.
Прошли еще три подворья и очутились около торгового ряда, отстроенного несколько лет назад неподалеку от двухэтажной войсковой канцелярии… И вспомнилось Даниле, как двадцать лет назад здесь собрался войсковой круг и решал, кого из отважных казаков послать с российским караваном в далекую и враждебную Хорезмскую землю. И вызвались тогда идти с караванным старшиной Рукавкиным старый казак Григорий Кононов, отчаянный Федор Погорский да три брата Опоркиных…
Вспомнил тяжкое хивинское сидение и плечами передернул, ворчливо пробормотал себе под нос:
– Господи, почему это худое валится на нас охапками, а хорошее – скупой щепотью? Ну, так о чем те чернецы шептались? – повторил вопрос Данила, глянув на беспечно улыбающегося Тимошку, – внук сытым котом жмурил ясные голубые глаза на взошедшее с киргиз-кайсацкой стороны солнце. Щурился, улыбался и не спешил с ответом, ожидая, пока дед откроет лавку.
Данила пошарил в кармане, не спеша снял запор и открыл дверь тесной лавки, крайней в торговом ряду. Мимо лавок от площади вниз к Нику круто спускалась тесная улочка, огороженная по сторонам ивовыми плетнями.
Тимошка помялся у порога, потом, озираясь по сторонам, сказал негромко:
– Шептался чернец Кирилла со своим товарищем, будто слух меж казаков прошел тайный…
Данила сухой тряпкой смахнул пыль с широкого прилавка – надуло ветром за ночь сквозь ставни и неплотную раму, – отворил окно. Сноп утреннего солнца пробил пыльный воздух сумрачной лавки, высветил черные щели деревянного пола: урони ненароком алтын – и срывай доски, либо стерпи нечаянный убыток. Сутулясь, начал расставлять мелкий товар так, чтобы покупатель, подойдя к лавке, мог разглядеть его вблизи.
– О чем же тот слух? – настороженно уточнил Данила. – Неужто опять будут хватать повинных казаков да под кнуты? Вот уж воистину: пришла беда – не брезгуй и ею…
– Не про батоги была речь, дедушка Данила. Сказывал чернец, будто на Иргизе, у раскольничьего старца Филарета, побывал скрытный человек…
Данила с заметным облегчением откликнулся:
– Да мало ли кто терпит бедствие да скрывается по тем раскольничьим скитам? Россия беглыми мужиками кишит, словно мужицкая изба клопами да тараканами. Кому тот слух в диво?