Шрифт:
Владимир Чивилихин
НАД УРОВНЕМ МОРЯ
Отлогие старые горы, и ничего кругом, кроме гор. Белые снега лежат на далеких гольцах, издалека холодят лоб. К ним тянет; хочется думать, что где-то над нами, меж тупых вершин, отгадка всего, но мы знаем: большая, истинная жизнь внизу, там, откуда мы идем, и она всегда внутри нас, со всем, что в ней есть, - с вопросами и ответами, горем и радостью, с липкой грязью и чистой водой, смывающей любую грязь...
На перевале высится обо - древняя ритуальная пирамида, сложенная из камней. Проводник-алтаец посоветовал взять у подошвы хребта камень и притащить сюда. Мы отдыхаем на виду гор и думаем о том, что первые камни в пирамиду принесены, может, тысячу лeт назад,
1.СИМАГИН, НАЧАЛЬНИК ЛЕСОУСТРОИТЕЛЬНОЙ ПАРТИИ
Издали, заглазно эти алтайские гольцы виделись утесистыми и неприступными, дикий вершинный камень рвет будто бы с гудом плотные ветра, и ни веточки, ни былинки. А тут довольно спокойные склоны, меж округлых вершин стоит первозданная тишина, по циркам спускаются рыжие и серые мхи, потом карликовая березка заплетает все, а еще ниже, у границы леса, цветут альпийские луга.
– Ух и чудик же ты, начальник!
– сказал за моей спиной Жамин. Законный чудик. Может, мы двинем, а ты тут посмотришь?..
Нет, я еще их провожу немного и, пользуясь случаем, пройдусь по лесу вон в том распадке. Снова глянул на горы, обернулся назад, в темную долину, из которой мы вылезли. Вообще надо было спешить - на привале добили последние сухари. Я-то в лагерь вернусь быстро, а им топать да топать... Засветло к озеру ни за что не успеют, придется еще одну ночь трястись у костерка.
Легостаев идет последним и смотрит на горы, то и дело поправляя очки. Виктор вечно тащится в хвосте, терпеливо сносит ругань, но голова у него устроена так, что на деле, в главном, ее хозяин оказывается шустрее других. Он никогда не шумит и никуда не торопится, но его кварталы всегдаажурно протаксированы, а легостаевские таблицы раньше всех оказываются в "досье" партии. И в этот раз он управился раньше других, потому я и отправил на озеро именно его.
– Порубаешь досыта, выпьешь, - завидовали ему ребята.
– Сонцу в рожу плюнешь...
Легостаев морщился - он всегда морщится, когда при пем говорят о начальнике объекта, а тут были особые основания. Это по милости Сонца мы поздно забросились в тайгу, остались без связи и проводника, сели на голодный паек.
Больше месяца мы топтали нашу лесистую развальную долину. Рабочие рубили просеки, ставили квартальные столбы, валили лес для замеров и проб, а таксаторы считали, сколько из этих мест можно будет взять кубиков. Оставалось еще с недельку в тайге проторчать, а там - на базу экспедиции. Вообще-то я даже не ожидал, что мы так быстро пошабашим в этой долине просто раньше не знал бийских "бичей". Они работали как черти, ну, и ели тоже дай боже. И так вышло, что жиров и сухарей не хватило. Легостаев должен был доставить вьюком еды, а попутно отнести на базу наряды, журналы таксации и месячный отчет. Уж за что другое, а за отчет, если его не представить вовремя, Сонц потом запилит.
Одно только тревожило - этот Жамин увязался с Витькой, неожиданно потребовав расчета. Поначалу я отказал ему, но вся артель бросила работу.
– Начальник, ты нами не доволен?
– Да почему же...
– И мы хотим быть довольные. Ты уж рассчитай Жаму.
– Работы осталось на неделю, мужики!
– В том-то и все. Мы, если тебе надо, за пять ден ее переделаем, Жамин пай на себя примем, только его ты уж отпусти...
Пришлось согласиться. Легостаеву было безразлично, с кем идти, но я досадовал на свою слабость. И весной, в Бийске, тоже уступил нажиму. Этих шабашников порекомендовал мне на товарной станции какой-то геолог:
– Смело нанимайте, если срочная работа! Конечно, это особый сорт трудящихся, однако
А рано поутру явился в гостиницу посетитель. Он был небрит, как-то смят весь, будто его побили, дышал в сторону - видно, заложил с утра.
– Какая работа?
– сразу приступил к делу гость.
– А сколько у вас людей?
– Сколько надо, столько и будет.
– Голос посетителя был независимый, даже недружелюбный, и с хрипотцой.
– Работа сдельная?
– Ну да, по нарядам.
– Спецовка есть?
– Резиновые сапоги, комбинезоны, спальные мешки, - перечислял я, с грустью думая: "Если все они такие, что делать буду?" - Рукавицы, накомарники...
– В накомарниках работать, - перебил он меня, - как все равно... Ладно, к обеду соберу.
Через несколько часов он действительно принес десяток потрепанных паспортов.
– Мы на дворе...
Я полистал документы. Некоторые из них можно было хоть в музей. "Этого не возьму", - твердо решил я, рассматривая странички паспорта, до черноты заляпанные печатями. Судимость, брак заключен, расторгнут, Колпашево, Канск, Астраханская область, Междуреченск, Тува... С неясной, потертой фотокарточки смотрели угрюмые глаза, и эти морщины у губ я будто бы где-то видел. Жамин Александр Иванович, 1938 года рождения. Нет, не знаю...
– Жамина не возьму, - сказал я с крыльца.
– Кто Жамин?
– А я Жамин и есть, - встал утренний гость.
– Почему не возьмешь?
– У вас же тут сплошные печати, некуда нашу поставить.
– Меж печатей и поставишь.
– Без Жамы не согласны, - подал голос один из шабашников и тоже поднялся.
– Пошли, робя! Только к тебе, начальник, люди в Бийске не наймутся, если ты нас не взял...
Взял. Лесную работу они знали, а водки в партии не было. Жамин с двумя приятелями попал как раз к Легостаеву. Все они больше месяца спали и ели у одного костра, и на мой вопрос относительно их надежности Витек неохотно, отвлекаясь от каких-то своих мыслей, ответил:
– А что именно, товарищ Симагин, вас интересует? Нормальные люди...
Второй сезон я предлагаю ему перейти на "ты". Неужели десятилетняя разница в возрасте так разобщает людей? Нет,
скорее всего тут особая интеллигентская пижонинка. Из-за нее же он и бреется каждый день, хотя все мы на полевых отпускаем бороды и довольны возни меньше, да и комар не так кусает.
Опять он отстает? Понятно, горы смотрит. В долину нас кинули вертолетом, летели мы над рекой, и горы оставались где-то вверху. Сейчас, вблизи, их интересно посмотреть. А воздух-то здесь какой! Сухой, невесомый, будто его нет совсем. Оп был тут сам себе хозяин - тек неслышно, свободно омывая пологие хребты. И не надышаться им досыта.
А наша сырая, темная долина совсем не продувалась. Будто нарочно сгоняло в нее тучи; а когда приостанавливались дожди, то ночные туманы насквозь пропитывали все. Случалось, выпадали ясные дни и ночи, но росы на безветрии держались крепко - почти весь день потом скатывалось по плечам. Вода сочилась но склонам долины, во мхах и лесной подстилке стояло невидимое озеро, и вечно хлюпало под сапогами. Да и сам воздух там будто наполовину состоял из воды.
Но почему здесь так сухо? От близости солнца, теплого ветра или оттого, что редок воздух? Да, влага быстро испаряется тут, и все живое бьется за нее. Главная боевая сила, конечно, эти вот густые заросли березки. Листочки у нее мелкие, жесткие, кожистые, чтоб испарять меньше. И ветров она не боится - черенки упруги, как стальные пружины, ветвятся густо. А полог будто подстрижен. Наверно, это для того, чтобы ветер скользил над зарослями и не выпивал зазря скудный водный паек. Кое-где березки заплели тропу на уровне пояса, и приходилось с усилиями продираться сквозь них.