Над законом
Шрифт:
Сорокин встал и, ни разу не обернувшись, вышел из кабинета, аккуратно затворив за собой дверь.
Проводив его взглядом, Игорь Николаевич схватился за трубку городского телефона. Второпях попадая пальцем не в те кнопки, он набрал номер и едва дождался ответа, сгорая от лихорадочного нетерпения.
Наконец, на том конце провода сняли трубку.
– Але, – прогнусавил пьяный женский голос. – Але, говорите.
– Добрый день, – сказал он.
– Какой, в ж.., день? Че ты гонишь, падла? Говори, че те надо, козел.., может, дам, че хошь.
Голос в трубке разразился
– Аркадия Савельевича попрошу, – сказал он, брезгливо кривя рот, – из трубки, казалось, потянуло водкой и запашком давно не мытого женского тела.
– Кого? Савелича? – в трубке загремело, и стало слышно, как тот же голос в отдалении зовет:
– Савелич! Савели-и-ич!!! Тут тебя какой-то фраер к телефону кличет. Шибко вежливый. Вот бы мне такого хоть на часок! Скажи ему, пускай сюда рулит.
– Уйди, шалава, – сказал знакомый хрипловатый голос и уже в трубку добавил:
– Я слушаю.
– Это Игорь, – без предисловий представился директор.
– А-а, профессор, – сразу узнал тот. – Что это ты про меня вспомнил?
– Нужда заставила, Аркадий Савельевич.
– Нужда… Понятное дело, что нужда. Нет, чтобы заглянуть к старику, чайком побаловаться…
Игорь Николаевич с вежливым сомнением покашлял в трубку.
– Ну да, ну да, – без слов понял его собеседник. – Ребята у меня второй день гуляют, это Лялька Пуговица по телефону хулиганит, ты уж извини. Я так понимаю, тебе поговорить надо?
– Непременно.
– Ишь ты… Тогда давай на старом месте. Часика через два буду.
В трубке раздались короткие гудки отбоя. Игорь Николаевич еще некоторое время подержал трубку возле уха и осторожно положил ее на рычаг.
На губах его блуждала мечтательная улыбка
Глава 17
Зеркало было большое, в резной темной раме, местами рассохшейся и треснувшей от старости. Зеркало это привез из Германии отец в победном сорок пятом.
Кроме зеркала, привез он еще швейную машинку. Она до сих пор неизвестно для чего стояла в углу, накрытая каким-то тряпьем. Со времени смерти жены Архипыч к ней не прикасался. Зеркало висело так, как повесил его отец, – под углом к стене, так что смотревшийся в него человек отражался в старом почерневшем стекле целиком, от макушки до носков, правда, в довольно странном ракурсе, к которому надо было привыкнуть.
Архипыч расчесал перед зеркалом свои кавалерийские усы и поправил воротник кителя, украдкой поправив погоны, которые чуть было не потерял. Дали доработать до пенсии, и на том спасибо.
С некоторых пор старший лейтенант испытывал некоторую неловкость, разглядывая свое отражение в зеркале.
Он вздохнул, спрятал в карман расческу и направился в сени – пора было отправляться на службу. Хотя какая теперь служба – тишь, гладь да божья благодать: половина мужиков сидит в СИЗО, а вторая половина ходит по струночке. В Выселках одни бабы с детишками остались, словно в войну, честное слово…
На улице шел дождь, и Архипыч с ворчанием натянул поверх плаща серый милицейский дождевик – теперь, поди, таких и не выпускают. Во всяком случае, этот служил участковому верой и правдой уже верных пятнадцать лет, а то и больше. Нахлобучив на редеющую шевелюру старенькую фуражку, старший лейтенант шагнул под дождь.
Возле сельсовета мокла какая-то иномарка – Архипыч так и не научился разбираться во всех этих «хондах», «субару» и «опелях», в считанные месяцы наводнивших страну. Зато в регистрационных номерах он по долгу службы разбирался хорошо, и сердце у него екнуло – машина была из самой Москвы.
Подойдя поближе, он понял, что сердце у него екало не напрасно – из машины навстречу ему неловко выбрался примерно его возраста человек в милицейской форме с майорскими погонами на покатых плечах. Что-то странное почудилось Архипычу в этих плечах, но он резко одернул себя: мало ли, у кого какие плечи.
– Майор Зубко, – представился приезжий, – Московский уголовный розыск. Вы здесь участковый?
– Известное дело, я, – со вздохом сказал Архипыч. – Старший лейтенант Стеблов.
– Нужно поговорить, старшой. – сказал майор Зубко, с ходу беря фамильярно-начальственный тон. – Где твоя контора?
– Да тут, в сельсовете, – сказал Архипыч. – Пойдемте, а то что это мы, правда, под дождем…
Отперев дверь своего кабинетика, он пропустил вперед майора. Тот уверенно прошагал к столу и уселся на архипычев стул, развалившись в непринужденной позе. Сняв фуражку, он пригладил редкие, зачесанные назад волосы, плотно прилегавшие к сильно вытянутому угловатому черепу.
Лицо у майора Зубко тоже было длинное, с глубокими продольными бороздами, тянувшимися от крыльев большого хрящеватого носа к плохо выбритому подбородку. Под маленькими колючими глазами набрякли темные мешки. Глаза остро сверкали из-под кустистых бровей, сильно тронутых проседью.
Лоб у майора был высокий и бледный, и смотреть на этот лоб почему-то было неприятно.
– Ну, старшой, – сказал майор, неторопливо закуривая, – надо кое-что обсудить.
Архипыч, кряхтя, опустился на табурет, сразу ощутив себя неуютно, словно его привели на допрос.
– Слушаю вас, – кряхтя сказал он.
– Э-э, нет, Стеблов, – усмехнулся майор, – это я тебя слушаю.
– Не пойму я вас чего-то, – признался Архипыч. – В чем дело-то?
Он начинал раздражаться – этот майор ему сильно не нравился. Ишь, павлин заезжий! Расселся, как у себя дома… Хотя на павлина майор был похож мало – было в этом бледном вытянутом лице что-то волчье.
– Дело все в том же, – сказал майор. – Летом у вас тут заварушка была. Так вот, хотелось бы кое-что уточнить.
Говорил он тоже как-то странно: медленно, словно ему приходилось тщательно подбирать слова. Впрочем, за свою долгую жизнь Архипыч досыта насмотрелся на всяких типов, и удивить его было трудно.
– Слушаю, – повторил он.
– Меня интересует тот человек.., ну, ты знаешь, о ком я. Приезжий.
– Не знаю, – пожал плечами Архипыч, помнивший настоятельную просьбу Сорокина: «Никогда не упоминать имени Забродова». – Тут приезжих много было, целая комиссия, разве всех упомнишь…