Надежда ''Дерзкого''
Шрифт:
– Командир, ради Бога, выслушайте меня! – взмолился Уолтер Дакко.
Мне хотелось захлопнуть дверь у него перед носом (а еще лучше, чтобы дверь хлопнула его по носу), но я решил набраться терпения. Пусть выскажется, черт с ним, а потом оставит меня в покое. Гнусный тип! Но ничего не поделаешь, надо соблюдать приличия.
– Ладно. – Я посторонился, пропуская непрошеного гостя.
Мы остановились посередине каюты друг против друга. Он пробежался глазами по моему жилищу, и мне стало не по себе – словно враг в дом забрался.
– Вчера ко мне приходил беспризорник, –
Все ясно. Опять явился жаловаться на беспризорников.
– Вы, конечно, его прогнали? – ехидно усмехнулся я.
– Прогнал. Не люблю невоспитанных юнцов. Но потом мне стало любопытно. Зачем все-таки он приходил? Я пошел его искать и еле нашел. Господи, в каких ужасных условиях они живут! – Я молчал, мечтая побыстрее от него отделаться. – Одна девица с голубенькими глазками показала мне его каюту, – продолжал Дакко. – Поначалу Эдди не захотел со мной разговаривать, а когда согласился, я из-за его акцента ничего не мог разобрать.
Интересно! Что мог сказать Эдди этому зазнайке из Верхнего Нью-Йорка?
Уолтер Дакко отвел глаза и что-то пробормотал.
– Не понял, – сказал я.
– Видите ли, – смутился он, – кое-что я все же выяснил. Эдди все мне рассказал. Этот Крис… То, что он сказал о вашей жене. О Господи! – Он горестно покачал головой. – Простите! Я знаю, какого вы о нас мнения, мистер Сифорт. Но мы не такие плохие, поверьте!
Мое терпение было на исходе. Надо скорее кончать разговор. Если я наговорю ему лишнего, об этом потом придется пожалеть.
– Покиньте мою каюту, – произнес я как можно более спокойно.
– Ума не приложу, откуда в Крисе столько злобы?! Галина так расстроилась! Она даже отказалась идти на ужин, ей стыдно смотреть вам в глаза. Мне потребовалось все мое мужество, чтобы явиться к вам с извинениями.
Чтобы сделать ему побольнее, я произнес равнодушным тоном, словно речь шла о пустяке:
– Мне все равно, что сказал ваш сын. Думать о нем хуже, чем я, просто нельзя.
– Понимаю! – Лицо Дакко исказилось страданием, в глазах блеснули слезы. – Я не верил, что мой сын мог это сказать. Но он сам во всем признался. Даже не стал отпираться. Ему не по нутру сидеть за одним столом с беспризорниками, вот он и решил вам отомстить.
– Все это ерунда. – Мне стало вдруг жаль отца этого маленького негодяя.
– Крис заявил, что есть за одним столом с беспризорниками – все равно что питаться на псарне с собаками. Если бы он мог понять!
– Вы о чем?
– Можно мне сесть? – Он огляделся и опустился на стул у письменного стола; я сел неподалеку.
– Крис считает беспризорников существами низшего порядка, недочеловеками. К сожалению, я не смог ему объяснить, что они не с рождения такие, что над чернью нас возвышают не врожденные свойства, а приобретенные трудом и воспитанием навыки цивилизованного человека – то, что принято называть культурой. Гены, наследственность тут ни при чем. Крис же вообразил, будто обрел превосходство над беспризорниками с рождения – Дакко посмотрел мне в глаза. – Поэтому он и злится, что его посадили рядом с существами низшей породы. Тут все ясно. А вот как объяснить
– Его уже не переделать, – сказал я, но он, казалось, не слышал, поглощенный своими мыслями.
– Сын опозорил меня, – наконец прошептал он.
– Человек может только сам себя опозорить. Так меня учил отец.
– Нет. Это я во всем виноват. Крис слышал наши с Галиной разговоры и решил, что мы питаем к вам неприязнь. Вот и позволил себе эту злобную выходку.
– Не думаю. Конечно, по закону вы несете ответственность за сына, но живет он своим умом и вряд ли прислушивается к вашим словам.
– Как мне быть?
– Либо предоставьте ему полную свободу, пусть делает что хочет, и не терзайтесь угрызениями совести, либо заставьте его вести себя так, чтобы вам не было стыдно. – Не отец, а тряпка! В бытность старшим гардемарином я справлялся не с такими, как этот придурок Крис, а уж с ним разобрался бы без труда. А этот Уолтер Дакко только и может, что морализировать. Я поднялся, давая понять, что разговор окончен. – Мне все понятно, но сюда вам приходить не следует. Не положено. И позвольте заметить, что я не считаю вас ответственным за поступки сына.
Поняв, что беседа подошла к концу, Уолтер Дакко сказал со вздохом:
– Спасибо. – Он направился к выходу, но у двери задержался. – Мне стоило не меньших усилий прийти к вам, но теперь предстоит еще более трудное дело: извиниться перед беспризорником.
На этом мы распрощались.
Я никак не мог забыть о нашем последнем разговоре с Дэнни. Аманда прожила не так уж мало, но не оставила о себе никакой памяти, если не считать моей травмированной психики. Даже ее предсмертная записка исчезла. От Нэйта тоже ничего не осталось, кроме щемящих душу воспоминаний.
Вечерами в пронизанной одиночеством тишине каюты я без конца размышлял об Аманде. Вспоминались всякие мелочи, о которых раньше не было времени подумать. И однажды во время вахты я решил поговорить об этом с Алексом.
– Она никогда прямо не говорила о моем скверном обращении с Филипом, – сказал он, – но подвела меня к этой мысли своими рассуждениями. И я понял, что все издевательства над Филипом разлагают мою душу.
Я тупо смотрел на приборную доску и жалел, что не ценил ее по-настоящему.
– Простите меня, но… – Алекс помедлил, – ваша жена была замечательным психологом.
Постепенно я узнавал об Аманде все больше и больше. Я любил ее, но не понимал. Чем еще занималась она тайком от меня? Обучала грамоте грубого верзилу Эдди. Видимо, это он поставил Жанне синяк под глазом.
– Вы готовы, сэр? – раздался голос компьютера.
– Что? А, сыграть в шахматы? Конечно, Дэнни, давай. – Я поудобнее устроился в кресле. На экране появилась шахматная доска.
На восемнадцатом ходу я сдался. Дэнни играл превосходно. Лишь однажды – три дня спустя – мне удалось сыграть с ним вничью.