Надежда Николаевна
Шрифт:
– За что? Он все-таки хороший человек.
– Я не люблю его… И боюсь его… Ну, будет; пойдем работать.
Она стала на место. Короткий осенний день приходил к концу.
Я работал до сумерек, давая иногда вздохнуть Надежде Николаевне, и только когда краски начали смешиваться в своих цветах и стоявшая передо мною на возвышении модель уже подернулась сумраком, я положил кисти… Надежда Николаевна переоделась и ушла.
VIII
В тот же
Я поднялся по витой чугунной лестнице и вошел в коридор. Из-за первой двери слышались беглые пассажи скрипки, немного дальше завывала виолончель, а где-то в конце коридора гремел рояль. Я постучал в дверь Гельфрейха.
– Войдите!
– закричал он тоненьким голосом.
Он сидел на полу и в огромный ящик укладывал свои пожитки. Чемодан, уже завязанный, лежал возле. В ящик Семен Иванович клал вещи, не придерживаясь какой-нибудь системы: на дно была положена подушка, на нее - развинченная и завернутая в бумагу лампа, затем кожаный тюфячок, сапоги, куча этюдов, ящик с красками, книги и всякая мелочь. Рядом с ящиком сидел большой рыжий кот и смотрел в глаза хозяину. Этот кот, по словам Гельфрейха, состоял у него на постоянной службе.
– Я уже готов, Андрей, - сказал Гельфрейх.
– Я очень рад, что ты меня к себе берешь. Ну, скажи, был сегодня сеанс? Пришла она?
– Пришла, пришла, Сеня… - ответил я, торжествуя в душе.
– Помнишь, ночью ты сказал одну фразу… что ты отдал бы свою левую руку?
– Ну?
– спросил он, сев на ящик и улыбаясь.
– Я немного понимаю тебя, Сеня…
– Вот видишь! Ах, Андрей, Андрей, вытащи ее! Я не могу. Я глупый, горбатый черт. Ты сам очень хорошо знаешь, что я не протащу через всю жизнь, долгую жизнь, и тяжести одного себя без посторонней помощи, без твоей, например, а уж другого кого-нибудь поддерживать… куда мне! Мне самому нужно, чтобы меня спасали от пьянства, брали к себе, заставляли работать, держали у себя мои деньги, писали корзинки, диваны и всякую обстановку для моих котов. Ах, Андрей, что бы я без тебя делал?
И во внезапном порыве нежности Сенечка вдруг соскочил со своего ящика, подбежал ко мне, обхватил меня руками и прижал голову к моей груди. Его мягкие шелковистые волосы касались моих губ. Затем так же быстро он оставил меня, побежал в угол комнаты (я имею сильное подозрение, что дорогой он стер слезинку) и уселся в кресло, стоявшее в углу, в тени.
– Ну, видишь, куда же мне! Ноты… ты - другое дело. Вытащи ее, Андрей!
Я молчал.
– Был еще один человек, который бы мог, - продолжал Семен Иванович, - но он не захотел.
– Бессонов?
– спросил
– Да, Бессонов.
– Он давно с нею знаком, Сенечка?
– Давно; раньше меня. У этого человека в голове все ящики и отделеньица; выдвинет один, достанет билетик, прочтет, что там написано, да так и действует. Представился ему вот этот случай. Видит, падшая девушка. Ну, он сейчас себе в голову (а там у него все по алфавиту), достал, прочел: они не возвращаются никогда.
Семен Иванович не стал говорить дальше. Он облокотился подбородком на руку и задумчиво смотрел мне прямо в лицо.
– Ты расскажи мне, как они познакомились. Что за странные отношения между ними?
– После, Андрей; теперь не стану. Да, может быть, она и сама тебе расскажет. Напрасно я сказал: "может быть", наверное расскажет. Ты у меня ведь вот какой… - улыбнувшись, сказал Семен.
– Поедем, нужно расплатиться с капитаном.
– Деньги у тебя есть?
– Есть, есть. Выручают коты.
Он вышел в коридор, крикнул что-то прислуге, и через минуту явился сам капитан. Это был крепкий, коренастый старик, очень свежий, с гладко выбритым лицом. Войдя в комнату, он щегольски расшаркался и подал Гельфрейху руку, мне же сделал только безмолвный поклон.
– Что пану требуется?
– спросил он вежливо.
– Я уезжаю от вас, капитан.
– То есть воля пана, - ответил он, пожимая плечами.
– Я был очень доволен вами, милостивый государь. Я рад, когда в моем отеле проживают прекрасные, образованные люди… Пан друг также художник?
– спросил он, обращаясь ко мне с вторичным и весьма изящным поклоном.
– Рекомендую себя: капитан Грум-Скжебицкий, старый солдат.
Я протянул ему руку и назвал свое имя.
– Пан Лопатин!
– воскликнул капитан, выражая на своем лице почтительное удивление.
– То есть известное имя. От всех учеников академии слышал. Очень счастлив знакомством. Желаю вам иметь славу Семирадского и Ма-тейки… Куда же вы переезжаете?
– спросил капитан Гельфрейха.
– А вот к нему… - смущенно улыбаясь, ответил Гельфрейх.
– Хотя вы и отнимаете у меня превосходного квартиранта, но я не огорчен. Дружба - это такое право… - сказал капитан, опять кланяясь.
– Сейчас я принесу свою книгу…
Он вышел, бодро подняв голову. В его походке было что-то воинственное.
– Где он служил?
– спросил я Сеню.
– Не знаю; только он не русский капитан. Я узнал в паспорте; он просто дворянин Ксаверий Грум-Скжебицкий. По секрету он всем говорит, что был в повстаньи. На стене у него и теперь висит "дупельтовка".
Капитан принес свою книгу и счеты. Справившись с книгой и пощелкав минуты две на счетах, он объявил сумму, которую должен был ему Гельфрейх за квартиру до конца месяца и за обеды. Семен Иванович расплатился, и мы весьма дружелюбно, расстались. Когда вынесли вещи, Семен Иванович взял под мышку рыжего кота, давно уже беспокойно тершегося у его ног, подняв хвост палочкой вверх и изредка коротко мяукая (вероятно, опустошенный вид комнаты привел его в тревожное настроение), и мы уехали.