Надежда пустошей
Шрифт:
— Ну… — Валенштайн, казалось, несколько смутился. — В залах Совета заседают взрослые, серьезные люди, которые редко пытаются раскачиваться на стульях или вырезать на партах неприличные рисунки. А здесь — студенты… Вот мы как-то после очередной смены мебели и сочли, что наложить заклинание прочности будет дешевле, чем регулярная смена столов, скамей и стульев…
— И что, помогло? — с любопытством поинтересовалась София, присаживаясь по соседству с Ольгой, и, достав кинжал, принялась упорно царапать столешницу.
— Не очень, — признался архимаг и со вздохом добавил: —
— Так мы идем или нет? — прервал беседу Рау, которому уже надоело топтаться у входа в пустую аудиторию. Это непонятное блуждание по давно мертвым коридорам сильно раздражало альфара, и если бы не активно демонстрируемый Ольгин энтузиазм и ее твердое намерение следовать за этим подозрительным Валенштайном в его непонятных поисках, о цели которых тот так ничего внятного и не сообщил, Рау давно бы нашел способ вернуться к отряду и продолжать поход.
Бросив взгляд в глаза архимага и убедившись, что глухая тоска, заполнявшая их, исчезла, что, собственно, и являлось главной целью ее выступления, Ольга вышла из-за стола:
— Действительно, пойдем. Кстати, а куда?
— Ну я же говорил, что тут можно найти полезные артефакты. При кафедре артефакторики имелся небольшой музей. Оружия там быть не может — все более-менее пригодное для военных целей разобрали при приближении Волны, но, может быть, мы найдем что-нибудь полезное. Тут уже недалеко…
— Ну идем так идем… — пробормотала Фи, торопливо заканчивая свой рисунок, изображавший пару взявшихся за руки схематичных фигурок в стиле «палка-палка-огуречик», заключенных в не менее схематичное сердце. У одной из фигурок к верхнему кружочку, играющему роль головы, была пририсована пара маленьких треугольников, по всей видимости долженствующих изображать роль эльфийских ушей.
София еще раз критическим взглядом оценила свое творение, после чего, грустно вздохнув, встала из-за безжалостно изуродованного стола и убрала кинжал в ножны.
— Мне всегда плохо давалось изобразительное искусство, — слегка смутилась она под укоризненным взглядом Валенштайна. — Но пусть хоть такое украшение будет… Что этим партам попусту рассыхаться. А так, глядишь, еще лет восемьсот с моим рисунком простоит… — И с независимым видом вышла в коридор, еле слышно пробормотав себе под нос: — Ну может, хоть Вуду на этого снеговика подействует!
Музей действительно был недалеко. Короткая анфилада из пары небольших залов, вдоль стен которых стояло множество хрупких деревянных витрин с застекленным верхом. Вообще, похоже, судя по большому количеству совершенно не пострадавших помещений, факультет артефакторики был отдан оборонявшимися магами практически без боя.
В музее также царил какой-то противоестественный для полуразрушенного здания, в котором когда-то кипела отчаянная схватка, порядок. Здесь не было
Впечатление полного порядка портили только несколько раскрытых настежь витрин с поднятым стеклом и отсутствующими под ними экспонатами.
— «Клинок безумной радуги», — наклонившись, прочла расположенную в углу одной из таких раскрытых витрин табличку София.
— Я же говорю, что оружия здесь быть не может. Это академия, а не казарма. Поэтому, когда нахлынула Волна, более-менее нормальное, хоть и несколько устаревшее, оружие было только у учащихся и преподавателей боевого факультета. Остальные же вооружались кто чем мог… вот и из музея все, что можно было использовать для боя, вытащили…
— Все? — изумилась София, разглядывая стоящую рядом с разграбленной пару витрин. В одной из них на специальной подушечке лежал довольно широкий прямой обоюдоострый меч с простой гардой, на концах которой были изображены лица в театральных масках.
Рядом с ним, в несколько уступающей по размерам витрине, лежал небольшой изящный стилет почему-то гламурно-розового цвета.
— «Меч лицедея и Кинжал чистой любви», — прочла она таблички под ними.
— Этот меч был создан одним весьма могущественным артефактором, умелым бойцом и страстным театралом, — не дожидаясь вопроса, сообщил Валенштайн. — Маг как-то обратил внимание, что во время театральных боев актеры крайне плохо и неумело отыгрывают сцены схваток, и создал этот меч. Стоит даже совершенно не умеющему сражаться человеку взять его в руки, как он немедленно становится бойцом высочайшего класса. Меч сам водит его руками, руководит сражением — и в конце неизменно поражает противника своего хозяина точно в сердце… Не причиняя при этом ему ровно никакого вреда.
— А кинжал? — спросила Фи, заинтересованно поглядывая на изящную и красивую игрушку в соседней витрине.
— Мерзость это. Лучше не трогай, — скривился маг. — Кто его создал, я не знаю, но этот тип явно был больным на всю голову!
— А все же. Любопытно, — не сводя взгляда с заинтересовавшего ее предмета, потребовала уточнений Фи.
— Если двое одновременно прикоснутся к этому кинжалу, они навсегда и беззаветно полюбят друг друга.
— Да-а-а??? Оч-чень интересно… — примериваясь, как половчее взломать стеклянную крышку витрины, пробормотала София, бросая хищные взгляды на отошедшего в дальний угол и что-то там рассматривающего Рау.
— Не советую, — коротко предостерег ее от опрометчивых действий маг. — Он недаром называется Кинжалом ЧИСТОЙ любви. При всей силе чувств тот, кто к нему прикоснется, никогда не будет способен ни на что большее, чем нежный поцелуй в щечку.
— Это как? — подозрительно уставилась на Валенштайна Фи, приостановив, однако, попытки разбить оказавшееся очень прочным стекло рукоятью своего кинжала.
— Ну… Мужчины теряют возможность… Сама понимаешь какую. Навсегда, безвозвратно, и никакие лекарственные или магические средства ее не восстанавливают. А девушки и женщины… Они становятся вечными девами. Проклятие гурии.