Надежда

Шевченко Лариса Яковлевна

— Можно, я помогу тебе? Пол вымою.

— А ты умеешь?

— Конечно.

— Я только подметаю.

— Разреши, пожалуйста.

— Неприлично тебе мыть пол в моей квартире.

— Опять, эти дурацкие правила! Я же хочу сделать тебе приятное.

— Давай вместе мыть. Вот мама удивится!

— Давай! — обрадовалась я.

И мы весело взялись за дело.

— Валя, что во мне плохого? — задала я волнующий меня вопрос.

— Ты с взрослыми разговариваешь, как с ровесниками.

— Почему я детям могу все честно говорить, а взрослым — нет?

— Взрослым

нельзя делать замечания. Они их болезненно переносят. Мы же понимаем, что не все знаем, поэтому не обижаемся.

— Я про это раньше не думала. Значит, для Натальи Григорьевны я теперь самая гадкая?

— Наверное. Для начальника важнее всего — авторитет.

— Представляешь, недавно поймала меня завучка, когда я по перилам лестницы с пятого этажа спускалась, но я даже не испугалась и говорю: «В старой школе тоже каталась и, слава богу, цела». Учительница опустила глаза, но скрыть удивление и злость не смогла. Я больше ни с кем себя так не веду. А нагрубила ей за то, что мои одноклассницы трясутся от страха на каждом уроке. Еще потому, что она не вызывает меня к доске, пытается доказать всем, что я двоечница. Мстит за мою грубость в первый день. Учительница не должна быть такой...

— Ну, это уж слишком! Так, по-хулигански, даже мальчишки редко себя ведут, — возмутилась Валя.

— Разве я не права? Она сама грубит и в классе гадости говорит.

— Папа объяснял, что взрослые в основном правы. Мы не всегда можем сделать правильный вывод из слов и действий взрослых. Нам не хватает жизненного опыта. А ты пока даже в простых вещах путаешься. Зачем вчера в автобусе на заднем сидении прыгала, ноги к потолку подбрасывала, кричала?

— Мне было весело. А что, нельзя?

— На речке так можно себя вести, в лесу. А в общественном месте неприлично.

— Опять неприлично! Замучили все меня этим словом. Я же человек, а не железка. У меня настроение есть, — вспылила я.

— Раз ты человек, так веди себя по-человечески, а не как дикая коза!

— Но в автобусе меня никто не ругал.

— А зря. Тебя надо чаще осаживать.

— Послушай, а если тебя чужой будет незаслуженно драть за уши?

— Папе пожалуюсь, а он решит, что делать. На то и родители, чтобы учить и защищать детей.

— Но жаловаться нехорошо.

— Родителям надо обо всем рассказывать. Это чужим на чужих нехорошо жаловаться.

— Я привыкла сама за себя думать.

— Вот и подумай, как трудно учительнице учить детей. Хорошо, если ты одна в классе такая особенная. А если бы много?

— С моей первой учительницей было здорово. Как Анна Ивановна нас понимала! А теперь у меня завучка. Разве Наталью Григорьевну уважают? Ее боятся.

— Дети боятся, а взрослые, наверно, уважают.

— За что?

— Не знаю, может, за то, что сумела стать начальницей?

— Я таких завучей из школы гнала бы.

— Не тебе решать, — строго возразила Валя.

— Значит, тот, кто ее назначил, тоже плохой.

— Так уж все и плохие? Ты сама испортила отношения с ней. Никому не груби, и все будет хорошо. Пойми, взрослые должны учить взрослых.

— Сколько себя помню, всегда старалась быть

хорошей. Меня даже лучший друг за это занудой называл. А здесь я самая плохая... Из-за Натальи Григорьевны жить не хочется...

— Не надо так... Хочешь, попрошу папу, чтобы он помог тебе перейти в мою школу? — предложила Валя.

— А что я папе Яше скажу?

— Не знаю. Правду, наверное. Он должен понять тебя.

— Валя, а ты обоих родителей одинаково любишь?

— Да.

— А я папу больше.

— Мне папа сказал, что родителей, как Родину, не выбирают и любят, не задумываясь, потому, что они есть. Когда все нормально, я не замечаю их любви. Но всякие, даже маленькие, неприятности заставляют вспоминать родителей. Не представляю жизни без них. А ты себя больше любишь?

— Я себя не люблю.

— Почему?

— Не знаю. Я вообще по-настоящему не могу любить. Все, кто мне дорог, почему-то уходят от меня.

— Я бабушку очень люблю, хотя она умерла, — тихо пробормотала Валя.

— Я чувствую себя рядом с тобой очень глупой.

— Не выдумывай. Раз осознаешь свои ошибки, значит умная.

— Я часто не понимаю взрослых.

— Я тоже раньше всякая была. Один раз бабушка не разрешила мне перед обедом есть варенье, а я сказала, что она плохая и не любит меня.... Не успела извиниться... Хуже всего на свете память о своей горькой вине. Она сильней любой обиды... С тех пор душа болит, как вспомню. Теперь с мамой не позволяю себе грубить.

ЗНАХАРКА

Моя школьная подружка Нина играла около своего дома. Вдруг откуда-то выскочила огромная черная лохматая собака. Нина закричала и припустила к столовой, где работала мама. Но собака догнала ее, повалила и стала рвать пальто. Из подъезда соседнего дома выскочил мужчина и палкой отогнал собаку. Ранки на руках у Нины зажили быстро, но спать одна она теперь не могла. Мама поставила рядом раскладушку и держала дочку ночью за палец. Если, засыпая, она бросала руку, Нина тут же просыпалась и плакала. И на уроках она заливалась слезами непонятно от чего. Лечение успокоительными лекарствами не помогло. Тогда-то и подошла с советом к Нининой маме школьная техничка:

— Вы, конечно, теперь все ученые, но за ради ребенка послушайте меня. Вот — адрес бабушки. Она лечит испуг. Несколько лет назад она мне очень помогла. Училась тогда моя дочка в педагогическом институте. Случилось у нее рожистое воспаление. Все лицо превратилось в рану. Целый месяц лежала в больнице, а потом старенький доктор вызвал меня и попросил, чтобы я нашла бабушку-знахарку. Через три дня лечения у «бабушки» на лице дочки не осталось и следа от болезни.

Тетя Лена долго не решалась воспользоваться адресом. А Нина все худела без сна. У нее начались головокружения. Наконец, тетя Лена не выдержала. Несколько дней она готовила дочь к посещению «бабушки». И, несмотря на это, когда мы вошли в темную часть парка и начали спускаться по крутой лестнице, ведущей к реке, с Ниной приключилась истерика. Мама чуть ли не волоком тащила ее. Около домика «бабушки» Нина замолчала. Мы постучали и вошли.