Надежда
Шрифт:
Утром встала в немыслимую рань, а во дворе уже собралось человек двадцать.
— Принимай, хозяюшка, работников. Бог на помочь, — говорили они матери.
Женщины — веселые, как на празднике. Деловитые, важные мужчины стояли особняком и степенно беседовали. За работу принялись дружно.
— Конского навозу не жалей, — советовала одна соседка.
— Прибереги его. Чем хозяйка хату шпаровать (затирать трещины) будет через неделю? — возражает другая.
— Лошадки позаботятся, —
— Мужички, что-то вы больше языками работаете, чем вилами, — дразнится тетя Ксения.
— Ишь, раскомандовалась! Не на своем гумне, — огрызнулся ее сухощавый муженек.
Но мужчины добродушно одернули его:
— Дай бабе покомандовать, тебе меньше ценных указаний достанется. Ты ее чаще выпущай в люди, чтобы охолонула малость. Небось, угораешь от нее? Эка, печка! Молодец, баба. Огонь!
Толстый дядя Сеня не захотел по хлипким доскам носить глину на потолок, и я пошла вместо него в мужскую бригаду. Конечно, шары я себе катала размером поменьше, зато успевала дважды сбегать, пока мужчины по разу. Я изо всех сил старалась доказать, что могу работать не хуже взрослых, и частенько тащила шар, который был для меня тяжеловат. Но виду не показывала. Женщины ахали и говорили:
— Хлеб-девка, золото-девка! Бедовая дивчина!
Для меня их похвала звучала музыкой. В нашей семье не часто услышишь одобрение. Похвалят, если сделаешь что-либо особенное, неожиданное. Я работала неутомимо, самозабвенно, с удовольствием ощущая силу рук.
Работа близилась к концу, и мать с бабушкой принялись расставлять во дворе столы и скамейки. Мужчины приободрились и повеселели. Женщины шутили:
— Водочкой пахнет, огурчиками?
— Восполнять силы горючим требуется, — добродушно отзывались их мужья.
Подошел к плетню вялый, как весенняя муха, дядя Володя Постников с нашей улицы. Уже чуть навеселе. Вид у него был запущенный, какой-то зыбкий и подозрительно непривлекательный. К тому же он источал мерзкий запах. Неуклюжие мысли долго беспомощно толкались в его маленькой лысоватой голове, и, наконец, он выдавил пугливо и льстиво:
— Бог на помочь.
— Вовремя! Вожделенной бутылочкой запахло что ли? Сгинь, нечистая сила! — поморщился дядя Сеня.
— Не пью я больше, — нервно зевая, прошепелявил в оправдание назойливый гость
— Да и мы не пьем, а лечимся, — весело встрял дядя Егор, отец Вали Гандлер.
Но дядя Володя сделал вид, что не понимает иронии, и продолжал выпрашивать у матери «рюмашечку» на опохмел. Он всегда был настырным и бестактным — одним словом: забубенный.
Мужчины безжалостно и остроумно «отбрили» лодыря и пропойцу. Он помыкался у плетня, а потом высказал очередную гнусность и торопливо скрылся, провожаемый дружным смехом односельчан. Испугался, что мужики навешают ему тумаков.
Чем богаты, тем и рады, — пригласила мать работников к столу. Мужчины, поглядывая
Мама моей подружки Вали запела незнакомую народную сердечную песню. Три дочки ей подпевали. Потом мужчины вступили низкими голосами. Женщины снова поддержали высокими, звонкими. Красиво пели. Волнами. Никогда не слышала, чтобы простую крестьянскую песню на разные голоса с подхватами, переходами и перекатами пели. Потом тетя Оля задумчиво выводила рустную, долгую, как зимний вечер, песню. Мелодия плакала надрывной, невыносимо жалостливой тоской. «Как поет Ольга! Будто маленькими бубенчиками позванивает!» — восхищался сосед дядя Антон.
Мне понравилось, что за весь день я не услышала ни одного матерного, даже грубого слова. И беседа за столом велась хорошая: ни злословили, ни сплетничали, а деловито говорили об урожае, о политике, о здоровье.
Тетя Ксения, Зоина мама, встрепенулась:
— Пора и честь знать. В гостях хорошо, только домой идти надобно. Павлуша, покажи пример.
Двор опустел. За плетнем услышала голос одного из соседей:
— Хозяин, пора забор хороший ставить да крышу под шифер или железо крыть.
— Под шифер покроем. Но это уж на следующий год. Не потянем в этом, — объяснил отец.
— Правильно. Не стоит затевать геркулесовых хлопот, если не уверены в финансах. Как соберетесь, приглашайте.
— Обязательно, — ответил отец.
Голоса стихли. Я с удовольствием оглядываю ровные стены пристройки. Пахнет свежей теплой глиной, белым наливом и черносмородиновыми листьями. Приятная усталость разливается по телу.
— Пора корову встречать, — напомнила мне бабушка. — Притомилась?
— Ничего. С ребятами отдохну, — крикнула я уже из-за калитки.
РЫБИЙ ЖИР
Утром я не смогла встать с раскладушки. Если руки от работы в запястье болят — ерунда, дело привычное, но то, что не хватило сил даже пошевелиться, удивило меня. Я не чувствовала боли в теле, но оно было слабое и вялое. Родители шушукались за стенкой, а я испуганно думала: «Это навсегда или на время?» Пришел дядя Петя, осмотрел меня. Ноги согнул и распрямил, кончики пальцев потер и пощипал, потом сказал спокойно:
— Не журись, дивчина! Завтра начнешь потихоньку вставать, а денька через три побежишь. С твоим малокровием нельзя физических перегрузок. А ты меры в работе не знаешь. Откуда темное пятно возле твоей раскладушки?
— По утрам кровь из носа течет.
— Вот тебе еще одно подтверждение моих слов. За лето сантиметров на десять вымахала?
— На шестнадцать, — радостно отрапортовала я.
— Ого! Как ты еще работаешь при таком скачке в организме? Темнеет в глазах, когда наклоняешься?