Надежда
Шрифт:
Вооружившись дареной лупой, Дормидонт стал внимательно разглядывать украшения, однако особого восторга они у царя не вызвали:
— Да тут же, понимаешь, даже и не драгоценности вовсе, а так — пустячки.
— Уж не хотите ли вы, Государь, сказать, что это — ненастоящие драгоценности? — удивился Серапионыч.
Царь взял какое-то колечко с камешком, еще раз внимательно рассмотрел его в лупу и даже попробовал на зуб:
— Что тут скажешь? Золото вроде настоящее, и камень тоже, а сделано как-то наспех, без старания. Нет, конечно, я не бог весть какой знаток,
— А вот это? — Василий протянул Дормидонту золотую брошку, которую он неудачно пытался подарить Настасье.
Однако Дормидонт лишь мельком оглядел брошку:
— Дешевка. Видите, и позолота кое-где сошла, и камешки половина выпали. Да какие там камешки — обычные стекляшки. Удивляюсь, как Степан мог на такое позариться!
— Ну, Степан же не сам грабил Новую Мангазею, — заметил Дубов. — А его воины могли и не разбираться в ювелирных тонкостях. Видят, красивая вещица — и в сумку.
Тут дверь медленно раскрылась, и в трапезной появился Петрович. Что-то в его облике показалось Чаликовой не совсем обычным, она только не могла понять, что именно. А если бы Надя пригляделась внимательнее, то заметила бы, что дырявая рубаха на Петровиче не болталась, как обычно, а заправлена в латаные штаны, и даже рваные башмаки были чуть чище, чем обычно. Кроме того, остатки волос теперь не торчали как попало, а были аккуратно зачесаны на плешь.
Перемены в Петровиче стали еще более наглядны, едва он открыл рот.
— Сударыня, — учтиво полупоклонился он в сторону Чаликовой, — и вы, достоуважаемые господа. Наш возница, почтеннейший Чумичка, хотел бы узнать, не изъявите ли вы желание тотчас пожаловать в карету и отправиться в Царь-Город, дабы не злоупотреблять покоем высокочтимого хозяина сего мирного прибежища?
— Право же, побыли бы еще, — неприязненно глянув на Петровича, сказал Дормидонт.
— Позвольте напомнить, сударь, что главная цель нашего пребывания в сием поместье уже достигнута, — еще учтивее продолжал Петрович, покосившись на разбросанные по столу украшения, — и лично я не вижу причин далее здесь задерживаться. Позвольте также милостивейше напомнить, что наш обожаемый правитель, сиречь царь Путята, ожидает нас, снедаемый надеждами на успешное обретение утраченного.
— Хоть завтрак закончить ты нам позволишь? — хмуро спросил царь. — Да ладно уж, садись за стол, съешь чего-нибудь, чего зря стоять.
— О нет, я не считаю себя вправе сидеть наравне со столь высокопоставленными особами, — отказался было Петрович, но почувствовав, что во второй раз его вряд ли пригласят, почел за лучшее согласиться: — Однако, ежели вы так настаиваете, то я, конечно же, присоединюсь к трапезе и откушаю что-либо от ваших невиданных щедрот!
С этими словами он присел на краешек стула и с помощью большой ложки переложил из блюда к себе на тарелку совсем немного (!) какого-то овощного кушанья, после чего стал медленно его есть, помогая себе вилкой и кусочком хлеба (!!), а от вина отказался вовсе (!!!), ограничившись кружкой кваса, да и то неполной.
Все, кто был за столом, тихо дивились столь скоропостижным переменам в
Лишь к утру достигли Каширский и Анна Сергеевна стен Царь-Города. Чтобы попасть в столицу, нужно было миновать ворота, в которых обычно стояли двое-трое стрельцов в красных шапках, вооруженных секирами. В их обязанности входило брать подати с въезжающих в столицу иноземцев и проверять купеческие обозы на предмет недозволенных товаров. На обычных путников, а тем более пеших, стрельцы, как правило, внимания не обращали и пропускали их туда и обратно беспрепятственно.
Однако на сей раз путникам явно не повезло — стрельцы встретили их скрещенными поперек ворот секирами:
— Кто такие?
Каширский вздохнул, опустил на землю мешок и извлек из внутреннего кармана свернутую вчетверо грамоту, из которой следовало, что податель сего, господин имярек, исполняет особые поручения и должен быть пропускаем беспрепятственно даже в такие места, куда обычным смертным далеко не всегда открыт ход. Грамоту венчала круглая печать и подпись весьма значительного должностного лица, которая обычно отваживала служивых задавать Каширскому какие-либо дополнительные вопросы.
На стрельцов же привратников, похоже, куда большее впечатление произвели отнюдь не подпись и не печать, а имя самого предъявителя.
— А-а, так вы и есть Каширский? — голосом, ничего хорошего не предвещавшим, проговорил первый стражник. — Вас-то нам и надо!
— А в чем, собственно, дело? — забеспокоился Каширский.
— А то сами не знаете! — ухмыльнулся второй охранник. — В Сыскном приказе вам немало порасскажут о ваших темных делишках!
— Вы не имеете права! — захорохорился Каширский. — Я ученый с мировым именем, без пяти минут Нобелевский лауреат, я самого царя Путяту консультирую!..
— А кстати, что у вас в мешочке? — вдруг спросил первый стрелец. — Покажите, будьте так любезны.
— Ни за что! — испуганно вскричал Каширский, вцепившись в мешок. — Это мои личные вещи.
Охранник с силой потянул мешок на себя, Каширский не отдавал, и кончилось это тем, чем и должно было — мешок порвался, и через дырку на землю посыпались драгоценные украшения, старинные монеты и золотые кувшинчики.
— Значит, личные вещи? — усмехнулся второй стрелец. — Ну что ж, господин Каширский, пройдемте со мной.
— Тогда и меня ведите! — не выдержала Глухарева. — Я тоже замешана в разных темных делишках!..
— Сударыня, не морочьте голову, — отмахнулся от нее первый стрелец, будто от назойливой мухи. — Ступайте своим путем и не мешайте нам работать.
— Это вы нарочно устроили, чтобы… — крикнула Анна Сергеевна вдогонку — и осеклась. А хотела она сказать: это вы нарочно устроили, чтобы не делиться со мной.
Так сбылось второе пророчество Херклаффа о «каталашке» для Каширского.
Анна Сергеевна смачно плюнула и, миновав ворота, вошла в город, на ходу обдумывая, как бы ей вызволить сообщника, а главное — вернуть драгоценности.