Чтение онлайн

на главную

Жанры

Надгробные речи. Монодии
Шрифт:

Гиперид

НАДГРОБНАЯ РЕЧЬ

Речь была произнесена в 322 году до н. э. в честь афинян, павших в Ламийской войне (323—322 гг. до н. э.). По всей видимости, это последнее сочинение Гиперида, который вскоре после этого был схвачен и казнен македонянами по распоряжению Антипатра. Упоминания о настоящей речи есть у Диодора Сицилийского (см.: Историческая библиотека. XVIII.13) и Псевдо-Плутарха (см.: Жизнеописания десяти ораторов. 9), однако дошла она до нас в не вполне удовлетворительном состоянии: так, в рукописи отсутствует заглавие, в некоторых местах текст сильно испорчен, что позволяет восстановить смысл лишь приблизительно; наконец, эпилог речи не сохранился, а известен нам лишь в цитации Стобея (см.: Антология. CXXIV.36).

Дион Хрисостом

МЕЛАНКОМ

Согласно некоторым исследователям (см., например: Arnim 1898: 366-^07 и др.), эта речь была произнесена в Неаполе

в 74 году н. э., на играх в честь Августа (Ludi Augustales), распорядителем которых стал 34-летний Тит, будущий римский император. Если принять данную гипотезу, то с неизбежностью встает вопрос: для кого была написана эта речь (иначе говоря — кто мог произнести ее на подобном празднестве)? О том, что это не мог быть Дион Хрисостом, ясно свидетельствует факт, что говорящий (как следует из самой речи) — близкий друг Меланкома, тогда как Дион, по его собственным словам (см.: Меланком (II). 5), знал об атлете лишь понаслышке. Более того, говорящий характеризует себя в речи как юношу и неопытного оратора, что едва ли может относиться к Диону, которому к моменту ее создания исполнилось уже 33 года. Если же предположить, что речь была подготовлена для Тита, трижды бывшего на играх в Неаполе агонофетом, то есть судьей на состязаниях, и один раз — гимнасиархом, или распорядителем игр (до 81 г. н. э.), то тем более невероятно, чтобы Тит в его возрасте и положении, совсем недавно вернувшийся в Рим после взятия Иерусалима, стал говорить о себе как человеке неопытном и слишком юном. Не меньшее недоумение в этой связи вызывает и высказываемое в речи мнение о том, что атлетика намного превосходит военное искусство (см.: Дион Хрисостом. Меланком. 15). Исходя из этого, следует предположить, что данную речь не мог произнести ни Тит, ни кто-либо другой из римлян, но что, скорее всего, она была написана для некоего официального лица, вероятно, грека по происхождению, занимавшего на играх в честь Августа высокую должность. Однако наряду с приведенными выше гипотезами не лишена основания и еще одна, согласно которой надгробная речь Диона носит исключительно фиктивный характер, а ее адресат — кулачный боец Меланком — в реальности никогда не существовал (см.: Lemarchand 1926: 30 сл.). Эта точка зрения подтверждается среди прочего тем, что во всей античной литературе — если не считать одного пассажа у Фемистия (см.: О мире. X.139), который черпает свои сведения опять-таки из Диона (см. об этом: Scharold 1912), — мы не находим ни одного упоминания об атлете с таким именем. Более того, у нас нет ни единой надписи, в которой была бы засвидетельствована хоть одна победа бойца по имени Меланком, тогда как в речи Диона говорится о многочисленных наградах этого человека. Если же принять во внимание ту безупречную характеристику, которую дает атлету оратор, то легко предположить, что в образе Меланкома не столько запечатлены черты реального человека, сколько воплощен некий идеал античного спортсмена, обладающего полным набором необходимых моральных и физических качеств. Причиной, по которой мог Дион написать эту речь, скорее всего, послужил заметный рост интереса римлян к греческим спортивным состязаниям, что сопровождалось притоком в римские области большого количества атлетов — и в особенности кулачных бойцов — из Греции и Малой Азии. Такие состязания, ставшие у римлян весьма популярными, имели для греков особое значение, так как красноречиво свидетельствовали об их прежней славе и способствовали восстановлению былого значения Греции. Вполне вероятно, что Дион, будучи убежденным эллинофилом, подобно многим его современникам, с осуждением относился к римским гладиаторским боям (см.: Дион Хрисостом. Родосская речь. 121) и желал привлечь внимание римлян к традиционным греческим атлетическим соревнованиям. С этой целью он создал в своей речи образ такого безупречного атлета, который праведной жизнью и победами в состязаниях заслужил прижизненные почести и посмертную славу. Помимо указанной речи, именуемой обычно «Меланком (I)» — в соответствии с ее местом в списках большинства рукописей, — существует и другая речь Диона, посвященная тому же персонажу и обозначаемая обычно как «Меланком (II)». Последняя написана в излюбленном оратором жанре диалога и заключает в себе скрытый энкомий атлету. Параллельное существование двух этих произведений, написанных на один и тот же сюжет, лишь подтверждает высказанную выше гипотезу. По всей видимости, стремясь донести до широкой аудитории мысль о пользе греческих атлетических состязаний, пробуждающих в людях лучшие качества и нравственно их возвышающих, — в отличие от гладиаторских игр, для которых, напротив, характерны грубость и жестокость, — Дион написал последовательно две речи, придав одной из них форму диалога, а другой — эпитафия.

Либаний

МОНОДИЯ НИКОМЕДИИ

Эта речь была написана Либанием в 358 году н. э., немного времени спустя после сильного землетрясения, охватившего сразу несколько восточных провинций Римской империи — Македонию, Азию и Понт. В письме к известному ритору того времени Деметрию из Тарса, датируемом зимой 358/359 года н. э., Либаний сообщает об обстоятельствах написания этой монодии следующее:

Я оплакал этот город, который узрел с величайшим удовольствием, покинул с неохотой, о котором тосковал и сидя дома; а вперед города — Аристенета, погибшего на его улицах вместе с ним, этого благородного человека. Думаю, что плачи эти, ни тот, ни другой, — не мои, но оба — создания печали. В то время как я был вне себя и внушал близким опасение, что не переживу удара, она, взяв мою руку, написала то, что желала. Лиц, коим я прочел их вслух, было четверо: обстоятельства не позволяли публичного исполнения. Кроме дяди, был ритор Присцион, затем отличнейший Филокл и Евсевий <...>. Вот кто из моих.

Письма. 31. Пер. С.П. Шестакова

В другом письме Либаний пишет о причинах, побудивших его оплакать это трагическое событие, следующее:

Можешь ли вообразить, что со мной стало при известии о том, что самый дорогой мне

город покрыл своими развалинами самых дорогих мне людей? Я забывал о пище, забросил речи, сон бежал от меня, большей частью я лежал молчаливо, одновременно лились мои слезы о погибших и моих друзей — надо мною, пока кто-то не уговорил меня оплакать в речах и город, и тех, что не такой смерти заслуживали, о Зевс! Послушавшись этого совета и несколько отведши свою скорбь в своем сочинении, я становлюсь более умеренным в своем горе.

Письма. 391. Пер. С.П. Шестакова

Характерно, что при сочинении данной речи образцом для Либания во многом послужила «Монодия Смирне» Элия Аристида, написанная на разрушение этого крупного малоазийского города от землетрясения в 177 году н. э. Помимо очевидных параллелей с Аристидом, нельзя не отметить и то, что монодия Либания выдержана в полном соответствии с риторическим каноном данного жанра, с которым оратор был хорошо знаком.

Кроме этого сугубо риторического произведения Либания, мы располагаем еще одним свидетельством об упомянутой катастрофе, принадлежащим историку и современнику оратора — Аммиану Марцеллину. Будет не лишним привести здесь отрывок из его сочинения, чтобы дать более полное представление о масштабах оплакиваемого Либанием бедствия:

24 августа на рассвете густые клубы черных туч закрыли ясное до того времени небо, потух блеск солнца, и нельзя было ничего различить ни подле себя, ни непосредственно перед собою: взор затемнялся, и черная непроницаемая тьма покрыла землю. Затем поднялся страшный ураган, словно верховное божество метало губительные молнии и поднимало ветры из самых недр их. Слышны были стоны гор, поражаемых напором бури, грохот волн, бивших о берег; последовавшие затем молнии и смерчи со страшным сотрясением земли до основания разрушили город и предместья. И так как большинство домов было построено на склонах холмов, они сползали вниз и падали один на другой при ужасном грохоте всеобщего разрушения. Между тем на вершинах звучали возгласы людей, разыскивавших жен и детей или вообще близких. После второго часа дня, задолго до исхода третьего, атмосфера опять очистилась, и предстала скрытая до тех пор картина печального разрушения. Одни были раздавлены тяжестью падавших сверху обломков и погибли под ними; другие были засыпаны до шеи и могли бы остаться в живых, если бы оказали им помощь, но погибали из-за отсутствия таковой; некоторые висели, пронзенные выдавшимися концами брусьев. Один удар сразил множество людей, и те, кто только что были живыми людьми, теперь представали взору в виде горы трупов. Рухнувшие верхние части домов погребли некоторых невредимыми внутри зданий и обрекли их на гибель от удушья и голода. <...>. Некоторые, засыпанные страшными обвалами, лежат под ними и доселе. Другие с разбитой головой, оторванными руками или ногами, находясь между жизнью и смертью, взывали о помощи к другим, находившимся в таком же положении, но в ответ раздавались лишь громкие жалобы на то же самое. Большая часть храмов, частных жилищ и людей могла бы уцелеть, если бы не свирепствовавший повсюду в течение пяти дней и ночей огонь, который истребил всё, что только могло гореть.

Римская история. XVII.7.2—8. Пер. ЮЛ. Кулаковского

Либаний

МОНОДИЯ ХРАМУ АПОЛЛОНА В ДАФНЕ

Речь была написана Либанием сразу после пожара в храме Аполлона Дафнейского, произошедшего 22 октября 362 г. н. э. (см.: Libanii opera 1903—1927/IV: 298). Текст речи сохранился не полностью, однако ее содержание в целом нам хорошо известно, отчасти благодаря сочинению Иоанна Златоуста «О святом Вавиле против Юлиана и язычников» (ок. 382 н. э.), в котором автор, полемизируя с Либанием, приводит речь последнего почти целиком (см.: 18—20).

Либаний

МОНОДИЯ ЮЛИАНУ

Речь написана на смерть императора Юлиана, погибшего 26 июня 363 г. н. э. во время сражения с персами в местности под названием Маранта. Это известие глубоко опечалило Либания, который был лично знаком с императором и состоял с ним в дружеской переписке. О своих переживаниях, вызванных смертью Юлиана, оратор упоминает также в других речах и в письмах (см.: Жизнь, или О собственной доле. 134—135; Письма. 1071, 1128, 1194, 1351 и др.). Из последних мы, в частности, узнаём, что это трагическое событие вызвало значительный перерыв в ораторской деятельности Либания, которую он возобновил лишь в 364 г. н. э. (см.: Письма. 1294). И «Монодия Юлиану», и «Надгробная речь Юлиану» (см. с. 75—134 наст, изд.) были написаны почти два года спустя после смерти императора, т. е. в 364—365 гг. н. э. (см.: Libanii opera 1903-1927/IV: 183).

Либаний

НАДГРОБНАЯ РЕЧЬ ЮЛИАНУ

Вероятнее всего, речь была написана Либанием в 365 году, то есть практически сразу же после «Монодии Юлиану», и так же, как и последняя, имела большой общественный резонанс (см.: Libanii opera 1903—1927/IV: 183). Об этом, наряду с прочим, свидетельствует тот факт, что почти столетие спустя Сократ Схоластик, автор «Церковной истории», посвятивший целый параграф своего труда обзору биографии Юлиана, демонстрирует прекрасное знание рассматриваемой речи Либания, с которым он полемизирует в оценке личности и деятельности императора (см.: III.1). «Надгробная речь Юлиану» составлена в соответствии с общепринятым каноном жанра эпитафия, но представляет особый интерес в том отношении, что является последним крупным нехристианским памятником этого жанра и в то же время — неким связующим звеном между классической греческой риторической традицией и позднейшим красноречием византийской эпохи. Кроме того, этот эпитафий можно рассматривать и как немаловажный источник наших сведений о Юлиане и его эпохе, дополняющий, таким образом, те разнообразные и подчас противоречивые свидетельства, которые оставили о ней многочисленные римские и византийские историки — Аммиан Марцеллин, Евтропий, Зосим, Сократ Схоластик, Созомен, Зонара и др.

Поделиться:
Популярные книги

Барон нарушает правила

Ренгач Евгений
3. Закон сильного
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Барон нарушает правила

Помещица Бедная Лиза

Шах Ольга
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
6.40
рейтинг книги
Помещица Бедная Лиза

Бальмануг. Студентка

Лашина Полина
2. Мир Десяти
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Бальмануг. Студентка

Изменить нельзя простить

Томченко Анна
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Изменить нельзя простить

Газлайтер. Том 3

Володин Григорий
3. История Телепата
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
аниме
5.00
рейтинг книги
Газлайтер. Том 3

Жандарм 4

Семин Никита
4. Жандарм
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
аниме
5.00
рейтинг книги
Жандарм 4

Кодекс Охотника. Книга X

Винокуров Юрий
10. Кодекс Охотника
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
6.25
рейтинг книги
Кодекс Охотника. Книга X

Отмороженный 6.0

Гарцевич Евгений Александрович
6. Отмороженный
Фантастика:
боевая фантастика
постапокалипсис
рпг
5.00
рейтинг книги
Отмороженный 6.0

Пипец Котенку!

Майерс Александр
1. РОС: Пипец Котенку!
Фантастика:
фэнтези
юмористическое фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Пипец Котенку!

АН (цикл 11 книг)

Тарс Элиан
Аномальный наследник
Фантастика:
фэнтези
героическая фантастика
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
АН (цикл 11 книг)

Толян и его команда

Иванов Дмитрий
6. Девяностые
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
7.17
рейтинг книги
Толян и его команда

Пятое правило дворянина

Герда Александр
5. Истинный дворянин
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Пятое правило дворянина

Игрок, забравшийся на вершину. Том 8

Михалек Дмитрий Владимирович
8. Игрок, забравшийся на вершину
Фантастика:
фэнтези
рпг
5.00
рейтинг книги
Игрок, забравшийся на вершину. Том 8

Возвышение Меркурия. Книга 7

Кронос Александр
7. Меркурий
Фантастика:
героическая фантастика
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Возвышение Меркурия. Книга 7