Надгробные речи. Монодии
Шрифт:
Переводы «Надгробной речи» Гиперида и «Элевсинской речи» Элия Аристида выполнены заново по следующим изданиям: МАО 1962; Aristides 1898. Осуществленный в прошлом Л.М. Глускиной перевод надгробной речи Гиперида (см.: Гиперид 1962; переизд.: Исократ 2013: 506—514), в целом довольно точно передающий содержание, не отражает, однако, некоторых существенных стилистических особенностей оригинала, включая такие риторические фигуры, как изоколоны и гомеотелевты, которые со времени Горгия прочно вошли в древнегреческую ораторскую практику и играют в речи Гиперида заметную роль. В предлагаемом вниманию читателя новом переводе предпринята попытка возможно точнее передать специфические черты языка оратора, при этом особое внимание уделено ритмической стороне его речи. Кроме того, перевод снабжен подробными историко-культурными комментариями, отсутствовавшими в предыдущих русскоязычных изданиях Гиперида. Перевод «Элевсинской речи» Аристида был впервые осуществлен М.Л. Гаспаровым (см.: Грабарь-Пассек 1960: 319—321) и в известной мере учитывался при подготовке нового перевода наряду с позднейшим англоязычным переводом и комментариями к этой речи, принадлежащими Чарлзу Бэру — крупнейшему исследователю творчества Элия Аристида, автору новейшей подробной биографии оратора (см.: Behr 1968), а также издателю и переводчику его речей (см.: Aristides 1976; Aristides 1981—1986).
Переводы речей остальных ораторов, а также переводы отрывков из сочинений Фукидида и Платона, осуществленные ранее другими специалистами, заново сверены с оригиналами, в отдельных случаях
Составитель тома выражает глубокую признательность всем, кто участвовал в подготовке настоящего издания, в особенности профессору кафедры истории Древней Греции и Рима Санкт-Петербургского государственного университета, доктору исторических наук Э.Д. Фролову, взявшему на себя нелегкий труд редактирования всех вошедших в издание материалов, и академику РАН Н.Н. Казанскому, проявлявшему внимание к данной работе на разных этапах ее подготовки, а также предоставившему ее автору возможность выступить с рядом докладов по теме настоящего издания на конференциях, посвященных памяти И.М. Тронского (ИЛИ РАН). Отдельную благодарность составитель этого тома выражает доцентам кафедры классической филологии Санкт-Петербургского государственного университета Л.Б. Поплавской и С.А. Тахтаджяну, своими советами и замечаниями оказавшим неоценимую помощь автору в ходе работы над переводами тех произведений древнегреческих ораторов, которые публикуются на русском языке впервые. Наконец, немалая заслуга в самой возможности появления на свет подобного издания принадлежит выдающимся петербургским ученым — профессорам кафедры классической филологии Санкт-Петербургского государственного университета А.И. Зайцеву (1926—2000) и Н.А. Чистяковой (1920—2008), которые в свое время горячо поддержали интерес переводчика и составителя этого тома к изучению творчества Элия Аристида.
Элий Аристид
НАДГРОБНАЯ РЕЧЬ АЛЕКСАНДРУ
Речь была написана на смерть грамматика Александра из Котиэя, учителя Элия Аристида, приблизительно в 150 г. н. э. (по поводу датировки см.: Behr 1968: 76). Не имея возможности лично присутствовать на похоронах из-за болезни, Аристид отправил эту речь из Смирны в виде письма городскому совету Котиэя, снабдив ее вступлением, характерным для такого рода посланий. Однако, несмотря на эту и некоторые другие особенности композиции, речь вполне соответствует основным канонам жанра эпитафия.
НАДГРОБНАЯ РЕЧЬ ЭТЕОНЕЮ
Речь на смерть Этеонея была произнесена Элием Аристидом на похоронах своего ученика в 161 году н. э., вскоре после землетрясения, вызвавшего большие разрушения в малоазийском городе Кизике (по поводу датировки см.: Behr 1968: 92—94). Композиция и содержание речи полностью соответствуют основным канонам этого жанра.
ЭЛЕВСИНСКАЯ РЕЧЬ
Речь была произнесена Элием Аристидом в городе Смирне в июне 171 года н. э. (см.: Behr 1981: 363). Поводом для этого выступления послужило известие о грабеже и пожаре в элевсинском храме в результате случившегося незадолго перед тем вторжением в Грецию (см.: Magie 1950: 1535, примеч. 13) племени костобоков (вероятно, фракийского происхождения), обитавшего в днестро-карпатском регионе, к северо-востоку от Дакии (см. также: Павсаний. Описание Эллады. X.34.2). Эта речь, написанная в малохарактерном для Аристида азианическом стиле (о нем см. сноску 13 на с. 184 наст, изд.), пронизана высоким пафосом и отличается крайней степенью аффектации, что создает впечатление глубоко личного переживания автора по поводу случившегося. На основании этого делается предположение о возможной причастности самого Аристида к культу элевсинских богинь. Вполне возможно, что оратор действительно прошел обряд посвящения в Мистерии во время своего пребывания в Афинах, где он изучал красноречие у Герода Аттика.
МОНОДИЯ СМИРНЕ
Судя по всему, Элий Аристид написал эту речь в своем Ланейском поместье, вскоре после января 177 года н. э., как только до него дошли вести о случившемся в Смирне землетрясении (Ч. Бэр не согласен с традиционной датировкой катастрофы — 178 год до н. э.; подробнее см.: Behr 1968: 112, примеч. 68). По поводу обстоятельств, сопутствовавших написанию речи, имеется ценное свидетельство Флавия Филострата (см.: Жизнеописания софистов. II.9.582), который сообщает, что Аристид сыграл большую роль в восстановлении города после землетрясения. Оратор написал письмо лично императору Марку Аврелию, в котором так живо обрисовал картину бедствий и разрушений, постигших Смирну, что тот, прочтя письмо, прослезился и освободил город от налогов и других платежей в государственную казну. Таким образом, помощь Смирне была оказана еще до прибытия в Рим официального посольства от города, в связи с чем Филострат называет Аристида «основателем Смирны» (II.9. 582). Речь написана в жанре монодии в малохарактерной для Аристида азианической манере.
ДОПОЛНЕНИЯ
ДРЕВНЕГРЕЧЕСКИЕ НАДГРОБНЫЕ РЕЧИ V В. ДО Н. Э. — IV В. Н. Э.
Горгий
НАДГРОБНАЯ РЕЧЬ
Фрагмент
Время создания этой речи относят обычно к 426-420 годам до н. э., но, вероятней всего, она была написана в 421 году до н. э., вскоре после заключения Никиева мира, положившего конец первому этапу Пелопоннесской войны (см.: Blass 1887: 59 сл.). Указанный период кажется наиболее подходящим для появления надгробной речи в честь погибших на этой войне афинян. Во-первых, сложившаяся к тому времени политическая ситуация во многом напоминала ту, что возникла в Греции после заключения Анталкидова мира, которым завершилась Коринфская война (395—387 гг. до н. э.). Последнее обстоятельство послужило тогда поводом к появлению большого количества надгробных речей (в том числе эпитафия, приписываемого Лисию, см. с. 32—43 наст. изд.). Во-вторых, предложенная датировка хорошо согласуется с нашими биографическими сведениями о Горгии. Согласно Филострату, оратор произнес эпитафий в Афинах (см.: Жизнеописания софистов. 1.9.3), а на основании «Надгробной речи» Платона, действие которой, судя по всему, относится к 427 году до н. э., можно заключить, что к этому времени Горгий еще не успел побывать в городе вторично. Наконец, terminus ante quem [946] для появления данной речи — это «Панегирик» Исократа, который в начале своего
946
самое позднее время (лат.).
Лисий
НАДГРОБНОЕ СЛОВО В ЧЕСТЬ АФИНЯН, ПАВШИХ ПРИ ЗАЩИТЕ КОРИНФА
В современной науке нет единого мнения относительно времени и обстоятельств написания данной речи; но поскольку она прославляет афинян, погибших на Коринфской войне, то и время ее создания относят приблизительно к этому периоду. Значительно большие разногласия вызывает у исследователей вопрос о ее подлинности, в связи с чем в разное время высказывались сомнения двоякого рода: во-первых, принадлежит ли она действительно Лисию, а во-вторых, была ли она на самом деле произнесена при погребении афинских воинов или же является фиктивной, то есть представляет собой обычное риторическое упражнение на заданную тему? Большинство ученых решает этот вопрос не в пользу Лисия (см.: Blass 1868—1880/1: 436 сл.; Burgess 1902: 149; Pohlenz 1948) прежде всего потому, что он не был гражданином Афин, а значит, не мог произнести ее лично. Маловероятно и то, что он написал эту речь по заказу некоего афинянина, выбранного для ее произнесения государством, поскольку, как свидетельствует Фукидид, такое ответственное задание поручалось обычно человеку талантливому, которому не требовалась помощь логографа (см.: История. II.34.6). Наконец, многие критики указывают на разные риторические украшения в духе Горгия, обильно присутствующие в данной речи и не характерные для остальных сочинений Лисия. На этом основании делается вывод, что эпитафий в честь погибших воинов — это риторическое упражнение неизвестного нам автора, выполненное в период между 380 и 340 годами до н. э. (по мнению Бласса — даже ранее битвы при Левкграх, т. е. до 371 г. до н. э.), как можно заключить по цитате из него, приводящейся Аристотелем в «Риторике»: «И как [сказано] в эпитафии: “Достойно было бы, чтобы над могилой [воинов], павших при Саламине, Греция остригла себе волосы, как похоронившая свою свободу вместе с их доблестью”» (III.10.1411a. Пер. Н.Н. Платоновой; ср.: Лисий. Надгробное слово в честь афинян, павших при защите Коринфа. 60). Однако защитники авторства Лисия (см.: Walz 1936; Dover 1968 и др.) в подтверждение своей точки зрения ссылаются, в частности, на начало эпитафия, где говорится о том, что на его написание Советом Пятисот было отведено всего несколько дней. Поскольку надгробные речи отличались большим объемом, неудивительно, что даже весьма талантливый и всеми уважаемый гражданин, которому поручили произнести таковую, едва ли мог справиться с ее подготовкой в столь короткий срок (не говоря уже о том, что он мог быть незнаком с правилами, в соответствии с которыми обычно составлялись эпитафии). По всей видимости, это обстоятельство и побудило предполагаемого оратора прибегнуть к помощи мастера (в данном случае Лисия), который не раз в своей жизни обращался к жанру надгробной речи (в биографии Лисия у Псевдо-Плутарха в числе его прочего литературного наследия упоминаются и эпитафии — см.: Жизнеописания десяти ораторов. 3). Этой же краткостью срока, предоставленного для сочинения речи, можно объяснить и разные ее недостатки, на которые указывают критики. Ведь и Лисию, при всём его таланте и опыте, возможно, не так легко было сочинить столь большое произведение всего лишь за несколько дней, тем более что этот срок оказывался на деле еще короче — ведь надо было закончить речь на один или два дня раньше, чтобы дать клиенту возможность выучить ее наизусть. Что же касается обилия в эпитафии различных риторических украшений, не свойственных остальным (между прочим, судебным) речам оратора, то особенности стиля в данном случае могли быть продиктованы вкусами самого заказчика. Аристотель, например, упоминает в «Риторике» о том, что в его время также существовали поклонники горгианского стиля (см.: III.1.1404a). Кроме того, не стоит упускать из виду и очевидные различия в стиле эпидейктических и судебных речей. Учитывая эти и другие возражения сторонников принадлежности эпитафия Лисию, вопрос об авторстве данной речи не может быть решен окончательно, тем более что вопросы так называемой «высшей» критики — о принадлежности сочинения тому или другому автору — на основании подобный рассуждений решать чрезвычайно трудно, а пожалуй, даже и невозможно. Для однозначных и бесспорных выводов в таких случаях необходимо наличие в сочинении каких-либо реальных данных, не позволяющих приписать его известному автору — например, упоминания о событиях, случившихся уже после смерти последнего. Известно, что Дионисий Галикарнасский в случае сомнений относительно подлинности той или иной речи Лисия часто руководился только одним критерием (разумеется, чисто субъективным), а именно — есть ли в ней некая «прелесть», которая свойственна его настоящим речам (см.: О Лисии. 12). Однако вопрос об аутентичности произведения уже потому трудно решать таким способом, что для критиков он всегда таит в себе определенную опасность: если произведение соответствует по своим достоинствам представлению критика о таланте автора, то нет оснований усомниться в подлинности этого произведения; в противном случае всегда можно предположить, что оно либо представляет собой только черновой набросок, недостаточно отделанный, либо является юношеским творением автора. Да и едва ли про какого-нибудь сочинителя можно сказать, что он всегда писал гениально и что из-под его пера не вышло ни одного слабого произведения. Еще труднее решать вопрос о подлинности творения древнего автора, от которого до нас не дошло ни одного аналогичного произведения, с чем можно было бы сравнить рассматриваемую речь.
Демосфен
НАДГРОБНАЯ РЕЧЬ
В своей речи «За Ктесифонта о венке» Демосфен свидетельствует о том, что афинский народ избрал его оратором для произнесения надгробного слова в честь воинов, павших в Херонейском сражении (см.: 285). Является ли надгробная речь, дошедшая до нас под авторством Демосфена, той самой речью, которую оратор произнес на общественном погребении в 338 году до н. э., с уверенностью сказать нельзя. Ее подлинность решительно отрицали Дионисий Галикарнасский и Либаний; с их мнением согласны и многие современные исследователи (см.: Blass 1868—1880/3: 404 сл.; Burgess 1902: 148 сл.). Однако существуют также аргументы в пользу аутентичности данной речи (см., например: Sykutris 1928; Pohlenz 1948).