Надгробные речи. Монодии

Аристид Элий

К жанру эпитафия принадлежит и дошедшая в пересказе Фукидида знаменитая надгробная речь Перикла в честь афинян, погибших в первый год Пелопоннесской войны (см.: История. II.35—46; о ней см.: Oppenheimer 1933; Kakridis 1961; Flashar 1969; Faber 2009). Еще один образец надгробной речи в честь павших афинских воинов оставил нам Платон в диалоге «Менексен» («?????????»; ок. 386 до н. э.). Эту речь, якобы услышанную от Аспазии, супруги Перикла, Сократ пересказывает затем своим ученикам (см.: Платон. Менексен. 236d—249c; см. о ней: Oppenheimer 1933; Lowenclau 1961; Carter 1991; Faber 2009) [922] . Приведенным перечнем ограничивается наше знакомство с эпитафием классической эпохи, если не считать отдельных пассажей из «Панегирика» Исократа (см.: 74—81) и речи Ликурга «Против Леократа» (см.: 46—51), отчасти напоминающих надгробные речи, а также сочинения того же Исократа «Эвагор», написанного в похвалу умершему за несколько лет до того кипрскому тирану и отнесенного античной риторической традицией к жанру энкомия [923] .

922

Хотя эта речь — скорее пародия на современное Платону софистическое красноречие в целом и на жанр эпитафия в частности, она дает отчетливое представление о риторическом каноне надгробных речей классической эпохи.

923

Такой

же точки зрения придерживается и современная наука (см., напр.: Pernot 1993: 20—21), признавая при этом за Исократом новаторство двоякого рода. Во-первых, рассматриваемая речь является похвалой одному лицу, в отличие от эпитафиев классической эпохи, которым свойственен коллективный характер. Во-вторых, это похвала современнику, а не мифологическому персонажу — энкомии на мифологические темы начиная с Горгия (см. «Похвалу Елене») пользовались большой популярностью у ораторов. Наиболее известные из них — «Похвала Елене» и «Бусирис» Исократа, «Похвала Клитемнестре», принадлежащая, вероятно, Поликрату (подробнее об этом см.: Квинтилиан. Речь II. 17.4), а также «Похвала Полифему» Зоила, упоминаемая в схолиях к диалогу Платона «Гиппарх» (см.: AS 1951: 200) и др. О том, что уже древние испытывали трудности при попытке определить жанр «Эвагора», свидетельствует краткое содержание этой речи, составленное неизвестным грамматиком (см.: Исократ 2013: 181—182). С одной стороны, грамматик и автор схолий к «Эвагору» характеризует данную речь как надгробную, поскольку она была написана с целью почтить память умершего тирана. С другой — он признаёт, что на этот счет нет единого мнения, т. к. с формальной точки зрения «надгробное слово требует, наряду с похвалою, еще разделов с оплакиванием в начале и с утешением в конце, ибо только этим и отличается надгробное слово от похвального» (Там же: 181. Пер. Э.Д. Фролова). Пытаясь объяснить отсутствие этих разделов в речи Исократа, схолиаст обращает внимание на то, что, во-первых, она была написана много времени спустя после смерти Эвагора, и Исократ «считал неуместным помещать в ней раздел с оплакиванием и упоминать о скорби, которую следовало выразить раньше, в самый момент смерти» (Там же). А во-вторых, «если бы он присовокупил этот раздел без предваряющих его оплакиваний, то он поступил бы, по общему мнению, еще более нелепо. Ибо, где есть оплакивания, там должно следовать и утешение; а если мы никого не оплакивали в своей речи, то по ком тогда мы будем высказывать утешения близким родственникам?» (Там же). В заключение схолиаст приходит к выводу, что эта речь «может называться и надгробной, и похвальной: надгробной — потому что Исократ написал ее в память об умершем Эвагоре, похвальной же — потому что он опустил два раздела, входящие в надгробную речь», но при этом добавляет: «Больше, однако, упрочилось мнение называть эту речь похвальной» (Там же: 182). К похвальным речам относит «Эвагора» и Менандр Лаодикейский, лицо весьма авторитетное в позднеантичной риторике. Так, в посвященном эпитафию разделе трактата «Об эпидейктическом красноречии» он характеризует «Эвагора» как «чистый энкомий» (см.: 279). Что же касается самого Исократа, то и он, по всей видимости, не склонен был рассматривать эту речь как надгробную, о чем свидетельствует, во-первых, тот факт, что оратор не дал ей обычного в таком случае заглавия (эпитафий), а во-вторых — то, что в одном из пассажей он прямо называет ее «похвальной» (см.: Эвагор. 73).

Своим появлением древнегреческие надгробные речи обязаны существовавшему в Афинах обычаю хоронить граждан, погибших на войне за отчизну, в общей могиле [924] . Церемонию торжественного погребения, сопровождавшегося такими похвальными речами, подробно описывает Фукидид в той части своего сочинения, которая охватывает первый год Пелопоннесской войны (см.: История. II.34.1—7). Произнесение эпитафия, согласно Фукидиду, поручалось обычно первому лицу в государстве, пользовавшемуся всеобщим уважением. Задачей оратора было восхваление доблести и мужества погибших и репрезентация последних как героических защитников родины. Это составляло ядро речи, вокруг которого располагались остальные топосы и темы, помогавшие раскрыть центральный тезис (см.: Burgess 1902: 146—157; Walters 1980; Ziolkowski 1981; Loraux 1986: 65-77, 88-91, 136-137, 277).

924

Установление этого обычая в древности приписывали главным образом Солону (см.: Фукидид. История. II.35.1), что, однако, опровергается современной критикой (см., например: Gomme 1956: 103). С другой стороны, еще Дионисий Галикарнасский (см.: Римские древности. V. 17.1—4) и Диодор Сицилийский (см.: Историческая библиотека. XI.33.1—3) относили данный обычай к более позднему времени — к эпохе Греко-персидских войн, что представляется вполне правдоподобным. Появление такого обычая действительно могло быть связано с глубокими социально-политическими и культурными изменениями, которые произошли в греческом обществе после победы над Персией (см.: Lysias’ Epitaphios 1887: 9). По мнению некоторых современных ученых (см.: Hauvette 1898), ежегодный ритуал произнесения надгробной речи (эпитафия), скорее всего, был введен афинянами по случаю состоявшегося в Элевсине перезахоронения «костей Тесея» под руководством Кимона, который и мог учредить соответствующий закон. Сам же жанр эпитафия возник, скорее всего, в результате трансформации трена — одного из древнейших жанров лирической поэзии, связанного с ритуалом погребения (см.: Burgess 1902: 146 сл.).

Надгробная речь начиналась с короткого вступления, в котором оратор напоминал о древнем обычае публичного произнесения речей над телами умерших и заявлял о своей задаче достойно почтить память погибших сограждан. Обязательный риторический топос этой части речи — рассуждение о трудности темы и выражение неуверенности оратора в собственных силах (см.: Фукидид. История. II.35.2; Лисий. Надгробное слово в честь афинян, павших при защите Коринфа. 1—2; Дефосфен. Надгробная речь. 1—3; Гиперид. Надгробная речь. 1—2). Далее следовала основная, хвалебная, часть речи. Поскольку для полисного сознания классической эпохи всякий человек — это в первую очередь гражданин, член единой родовой общины, то и героизм погибших мыслился не как их личная заслуга, а как проявление коллективной морали, носителями которой они являлись. Вследствие этого главный акцент в похвале переносился с образа погибших на их отцов, дедов, прадедов и на легендарных основателей и законодателей города. В дошедших до нас надгробных речах этот топос выражен пространным экскурсом в социально-политическую, военную или культурную историю государства. Так, в речи Перикла раскрывается тема государственного устройства Афин и проистекающих из него нравственных ценностей, культурных достижений и просветительской деятельности города на благо всей Греции (см.: Фукидид. История. II.36—42). Лисий посвящает большую часть «Надгробного слова» описанию военного прошлого Афин, начиная с мифологического сражения с амазонками и заканчивая Пелопоннесской войной (см.: Надгробное слово в честь афинян, павших при защите Коринфа. 3—66). К подвигу же павших на поле боя афинян он возвращается лишь в последних параграфах речи. У Демосфена и Гиперида (см. соответственно: Надгробная речь. 4—11; Надгробная речь. 4—5) топос славной истории города — скорее дань традиции и лишь подготовительный этап к похвале самим погибшим. Завершалась надгробная речь обычно словами утешения и призывом свято чтить память этих воинов (подробнее об эпитафии классической эпохи см.: Prinz 1997; Frangeskou 1999; Faber 2009: 122 сл.).

Такое внимание к историческому прошлому государства в эпитафии не случайно. Традиция произнесения надгробных речей объясняется не только необходимостью оказать почет умершим, но и коренится в особом мировоззрении греков — в приоритете общественного начала над личным. Помимо коллективного характера похвалы, это находит также отражение в обычае хоронить погибших в общей могиле за счет государства (см.: Фукидид. История. 11.34.1—7). Общественные похороны и надгробные речи должны были сплотить жителей города, напомнить им о гражданском долге и призвать к готовности по первому зову пролить кровь за отечество. Таким образом, эпитафий выражал идеи патриотизма и коллективизма афинского общества (см.: Hesk 2009: 157). Фукидид по этому поводу замечает, что в похоронной процессии могли участвовать все желающие, даже женщины и иностранцы (см.: История. II.34.4). А Гиперид, говоря о погибших в Ламийской войне, подчеркивает, что бессмысленно произносить похвалу каждому роду в отдельности, но лучше посвятить речь всем афинянам сразу, ибо они, будучи согражданами, принадлежат к одному общему роду (см.: Надгробная речь. 6—7).

В надгробных речах классической эпохи храбрость погибших не только восхвалялась, но и вписывалась ораторами в широкий исторический контекст через сравнение недавних подвигов с деяниями предков, также сражавшихся и погибавших за отечество. Создавая галерею героических образов и устанавливая преемственность поколений, ораторы воспитывали чувство патриотизма, пробуждали зависть к славе погибших и вызывали стремление подражать их подвигам. Яркие примеры того — надгробная речь Перикла у Фукидида и эпитафий Лисия, который напоминает о героических предках афинян: «<...> о них должны помнить все, прославлять их в песнях, говорить о них в похвальных речах, оказывать им почет во времена, подобные теперешним, учить живых примерами деяний усопших» (Надгробное слово в честь афинян, павших при защите Коринфа. 3) [925] . В надгробной речи платоновского Сократа тоже излагается политическая история Афин (см.: Менексен. 237b—246a), причем перечисление всех войн — от Грекоперсидских до Пелопоннесской — занимает, как и у Лисия, едва ли не две трети текста.

925

Здесь и далее все переводы, воспроизведенные в данном томе, цитируются по наст. изд.

В надгробных речах затрагивается и тема культурной гегемонии Афин, являющихся, по словам Перикла, «центром просвещения Эллады» [Фукидид. История. 11.41.1). В этом отношении показателен знаменитый пассаж из эпитафия Гиперида, где оратор сравнивает благодеяния, оказываемые Греции Афинами, с благами, которыми земля обязана солнцу (см.: Надгробная речь. 4—5). Разумеется, эта картина великого прошлого и славного настоящего Афин является риторической гиперболой. Например, в речи Перикла изображены не столько исторические Афины того времени, сколько «идеальное государство», что, разумеется, служило патриотической идеологии. Подобное встречаем мы и в «Менексене» Платона, где Сократ, по воле автора ставший свидетелем позднейшего упадка полиса, не только находит всё новые доказательства величия афинян, но даже их просчеты и неудачи трактует как успехи.

Кроме похвалы славным предкам и полису, надгробные речи классической эпохи включали в себя и другие топосы. После экскурса в прошлое Афин оратор, как правило, переходил к образу погибших воинов. Прежде всего он восхвалял их воспитание и образование, показывая, что они с детства отличались прилежанием в учебе, способностями к наукам, наилучшими чертами характера (см.: Демосфен. Надгробная речь. 16). Однако он мог, минуя этот топос, сразу перейти к похвале мужеству и подвигам погибших, как мы видим в речах Лисия, Гиперида, у Фукидида и Платона. Гиперид, например, прямо заявляет, что не будет вспоминать о детстве воинов, ибо присутствующие на похоронах хорошо знают, как афиняне воспитывают детей. И то, что, оказавшись на войне, эти мужи явили всем свою доблесть, достаточно свидетельствует об их достойном воспитании (см.: Надгробная речь. 8).

Похвала военной доблести героев образует второе поле эмоционального напряжения в эпитафии, уравновешивая топос похвалы предкам и родине. Тема самопожертвования афинян раскрывается на том же мифолого-историческом фоне, что и тема славного прошлого города. Таким образом, изложение в надгробной речи движется как бы по спирали — делая очередной виток, оно возвращается к первоначальному тезису. Так, едва закончив экскурс в историю Афин и переходя к похвале погибшим, Лисий не забывает упомянуть, что «в новой борьбе (то есть в войне афинян и фиванцев в поддержку коринфян. — С.М.) они подражали древней доблести предков» (Надгробное слово в честь афинян, павших при защите Коринфа. 61). Демосфен, говоря о причинах, по которым афиняне с честью приняли смерть при Херонее, наряду с их происхождением, воспитанием, образом жизни и государственным строем называет преданность погибших «обычаям своих фил» и приводит множество примеров мифологических героев, которые тоже предпочли достойную смерть позорной жизни (см.: Надгробная речь. 27—31). Прием сравнения с выдающимися личностями прошлого встречается и в эпитафиях римской эпохи [926] . Другой характерный для классических эпитафиев прием — это гипербола, позднее превратившаяся в риторический штамп. Приведем отрывок из «Надгробной речи» Демосфена:

926

Философское и психологическое обоснование этого приема дал Аристотель в «Риторике»:

Преувеличение по справедливости употребляется при похвалах, потому что похвала имеет дело с понятием превосходства, а превосходство принадлежит к числу вещей прекрасных, поэтому, если нельзя сравнивать человека со знаменитыми людьми, следует сопоставлять его вообще с другими людьми, потому что превосходство служит признаком добродетели. Вообще из приемов, одинаково принадлежащих всем [трем] родам речей, преувеличение всего более подходит к речам эпидейкгическим, потому что здесь оратор имеет дело с деяниями, признанными за неоспоримый факт; ему остается только облечь их величием и красотой.

1.9.1368a. Пер. Н.Н. Платоновой

<...> мне кажется, не погрешил бы против истины тот, кто сказал бы, что доблесть этих мужей была душою Эллады; ибо, как только жизнь оставила их связанные родством тела, сокрушилось и величие Эллады. <...> подобно тому как, если бы кто лишил вселенную света, вся остальная жизнь оказалась бы безрадостной и мучительной, так вся прежняя гордость эллинов с гибелью этих мужей погрузилась во мрак и полное бесславие.

23-24

Особый интерес вызывает топос похвалы в эпитафии Гиперида. В отличие от других надгробных речей, где восхваляется группа воинов, а военачальники упоминаются кратко, основное внимание Гиперида сосредоточено на фигуре Леосфена — предводителя греков в Ламийской войне (см.: Надгробная речь. 9—15). После краткой похвалы Афинам, включающей в себя упомянутое сравнение города с солнцем, Гиперид, минуя похвалу воспитанию и образованию воинов, переходит непосредственно к похвале Леосфену:

Правильнее всего, мне кажется, будет рассказать об их храбрости на войне и о том, как они стали источником многочисленных благ для своего отечества и остальных эллинов. Начну же я с их военачальника, ибо сие будет справедливо.

Ведь Леосфен, видя, что вся Эллада подвергнута унижению и <...> скована страхом, что она разорена людьми, подкупленными Филиппом и Александром во вред своим родным городам, и что наш город нуждается в человеке, а вся Эллада — в городе, который сможет принять руководство, отдал себя в распоряжение отечества, а город наш — в распоряжение эллинов ради всеобщего освобождения.

9-10