Надвигается шторм
Шрифт:
— Я здоров, как бык, — мальчишеское бахвальство. Закатываю глаза.
— Не строй из себя особенного, и не порть мне статистику, — решаю взять кровь на анализ. Менее квалифицированный персонал, в чьи обязанности входят эти простейшие процедуры, давно завершил смену, и возиться с запоздавшим пациентом приходиться целиком и полностью мне. — Куртку снимай.
— Статистику, говоришь? — снова этот хищный оскал наползает на его нахальное лицо, масляный взгляд задерживается на моих открытых коленях — я так и не нашла времени зайти на склад за местной униформой. Приходиться довольствоваться родными синими юбками, вместо того, чтобы упаковаться по самое горло от таких вот взглядов.
— Статистику, — утверждаю я.
— Больше ничего не снять?
Молча складываю руки на груди, терпеливо жду, когда Лидер закончит паясничать — реакций он не добьется от меня никаких. Хроническая усталость вкупе с раздражением от тупости лихачей — мой вечный спутник с тех пор, как меня направили на полевую работу, отвлекаться на его недвусмысленные намёки у меня нет ни времени, ни желания.
Эрик тянет мне оба своих забитых до локтей предплечья, исполосованные шрамами ладони сжаты в кулаки, я проверяю, не маловат жгут для обхвата его руки. Живая боевая машина; я вспомнила, как впервые увидела его ночью у здания фракции, когда он приволок мне полуживого изгоя. Я могла послать к чёрту любого эрудита, вздумавшего подкатить ко мне свой поднебесный интеллект, но здесь я ничего не смогла с собой поделать. Это не поддаётся логике, и оттого пугает.
Тягучая, венозная кровь медленно ползёт по узкой стеклянной колбе, я рассеянно смотрю на неё, не замечая, как его свободная рука медленно скользит по моему обнажённому бедру, забирается под юбку. Твою мать! Намеренно избегая зрительного контакта, быстро разматываю жгут, отхожу, вставляю пробирку в систему, запускаю программу анализа. Кожа горит от прикосновений его пальцев. Хочу расстегнуть пару пуговиц на блузке — горло невыносимо давит. Подставляю руки под струю ледяной воды. Хочется сунуть туда ещё и голову.
— Свободен, боец, — бросаю я, снимаю медицинский халат, собираюсь, наконец, уйти. Он не двигается, так и сидит, смотрит на меня снизу вверх, сцепив пальцы в замок. Эти пальцы; я чувствую внутри их неспешные, растягивающие движения, словно это было вчера. Я не вижу его глаз под тенью тяжёлых, выступающих вперёд надбровных дуг — я погасила свет, на его губах и острых скулах играет вечерний мрак, и блики уличных огней мечутся на гладких бусинах над правой бровью.
— Закрой дверь за собой, — я выскальзываю из лазарета, мчусь по коридору к себе, в надежде, что мутное наваждение отстанет от меня по дороге.
Пара часов безопасности и абсолютной тишины в моей личной бетонной коробке, любезно предоставленной мне на время командировки — и я уже почти человек. Квартирка в разы меньше лидерских апартаментов, уюта и обжитости в ней немного — сумка с моими вещами так и стоит не разобранной, но я довольна тем, что у меня есть возможность уединиться. Здесь огромное окно от самого потолка, с низким широким подоконником, на котором удобно сидеть с чашкой чая и двумя подушками; вижу, как уборщики-изгои, свесившись с тросов, моют стены, а огромные поливальные машины смывают остатки ядовитой пыли в ливневые стоки. Волосы после душа влажные, и меня слегка знобит — плотнее кутаюсь в тёплый, пушистый халат, который привезла с собой из дома.
Хочу увидеть отца. Перемещения между фракциями запрещены на время карантина, но я надеюсь выпросить себе хотя бы один день после его официальной отмены — мне просто необходимо ощутить запах родного дома. Давно ночь, но мне отчего-то не спится — завтра у меня свободный день, и вылезать из своего убежища я не планирую. Я слишком устала от людей.
Вдали призрачно мерцают сигнальные огни Стены. Граница, отделяющая нас от внешнего, неизученных земель, мёртвых после Великой Войны. Что может найти там Прайор? Я никогда не задумывалась над этим. Вопрос, есть ли жизнь за Стеной, равносилен вопросу, есть ли жизнь после смерти — в Эрудиции не поощряют пространное свободомыслие, когда есть более прикладные вещи. Я ценю и строго соблюдаю наши правила, но иной раз мне сложно совладать с собой, и с каждым днём становится тяжелее. Трудно видеть, как всё, к чему я привыкла, горит в пожаре восстания, а я сама теряю контроль над своей жизнью.
Завтра я могу умереть. От разрыва снаряда или шальной пули. От того, что подо мной провалится пол или я сорвусь с моста в темноте. Я смотрю в жизнерадостные глаза молодых лихачей, а после вынимаю осколки из их тел или отправляю остывшие трупы в крематорий. Не успеваю ни к кому привыкнуть, и привязываться не хочу тоже, и пусть образ проклятого Лидера встаёт у меня перед глазами, стоит только закрыть их. У меня достаточно мозгов, чтобы не впутаться. Я надеюсь.
Двойной, громкий стук в дверь заставляет меня нервно дёрнуться и спрыгнуть с подоконника. Я едва не разливаю остатки чая по полу, плотнее кутаюсь в халат по пути. Тревога разливается по мышцам стальной тяжестью, я едва сгибаю колени. Уже очень поздно. Вероятно, кому-то срочно понадобилась моя помощь.
Распахиваю дверь, давлюсь собственной слюной, смотрю в пол, будто меня поймали на чём-то неприличном. На пороге сам Лидер — живое воплощение моих недавних размышлений, явился, словно услышал их; я едва не позволяю слепому фатализму завладеть моим разумом.
— Что-то случилось?! — я почти вываливаюсь в коридор с готовностью срочно бежать и спасать прямо в своем ночном одеянии.
— Нет.
Он лениво подпирает плечом о дверной косяк, тусклое ночное освещение коридора обрамляет его внушительную мощь и обводит каждый мускул на обнаженных руках. В линялом, холодном свете ламп лабиринты предплечий с символами огня кажутся ещё чернее — под цвет смолистой темноты хлопка, обнимающего сильное тело. Эти руки заталкивают меня обратно и плотно закрывают дверь за собой.
— Эрик? — не понимаю, что происходит; из меня насильно вытесняют воздух, слишком крепко сжимают в объятиях. Горячие губы с горьким привкусом табака перекрывают мне доступ кислорода, а ладони нервно шарят по телу в поисках хитрых завязок на моей одежде.
— Снимай сама, а то разорву всё нахер, — его низкий, густой голос щекочет мне слух, рычащий шёпот ознобом катится вдоль позвоночника, и звучит, как приказ.
— Да что же ты делаешь?! — я говорю с ним сквозь зубы, отворачиваюсь от поцелуев, создаю видимость сопротивления, но честно признаюсь сама себе — надолго меня не хватит. Мне не нужно много времени, чтобы разобраться в том, что представляет собой человек, и Эрик для меня — не загадка. Его напор, несгибаемая уверенность, решимость брать и присваивать то, что ему хочется, не оставляет мне шанса.
— А что, не заметно? — он смеётся, берёт моё лицо в ладони, заставляет смотреть ему в глаза. — Хочешь, чтобы я ушёл?
Даже застёгнутая под самое горло под этим взглядом я равно, что голая. Вместо ответа тяну потайные тесёмки в стороны, развязываю узелок, позволяю ткани небрежно сползти с моих плеч на пол. Глубоко дышу, безуспешно старюсь восстановить сбитое, пёсье дыхание. Закрываю глаза, намеренно лишаю себя одного из пяти чувств, чтобы всецело насладиться оставшимися. Не хочу себя оправдывать, не хочу думать, что потом; привычка планировать свою жизнь на десятки лет вперёд в наше время более чем бессмысленна. Я хочу жить. Я просто хочу жить.