Наедине с собой. Исповедь и неизвестные афоризмы Раневской
Шрифт:
А у меня до самой эвакуации в Ташкент были только роли в кино, о них отдельно.
В 1939 году на экраны вышел испоганивший мне полжизни фильм «Подкидыш». Отменный сценарий Рины Зеленой и Агнии Барто, умопомрачительные реплики, хороший юмор, возможность додумывать и придумывать, доброжелательная атмосфера на съемочной площадке, бешеная популярность. А фильм и роль ненавижу!
Конечно, за фразу (кстати, сама и придумала, обругать некого) «Муля, не нервируй меня!». Эта чертова Муля, вернее, этот Муля, преследует меня всю оставшуюся жизнь. Нужно было придушить
Да и сами съемки на улице – это не съемки в павильоне. Как бы ни старалась милиция, вокруг собирались толпы любопытных, прорывая любые кордоны. Играть под светом прожекторов и перед камерой – это одно, делать дубль за дублем на виду у толпы, когда из-за шума не слышно почти ничего, а уж криков режиссера тем более, – это все равно что мыться в бане без стен посреди площади или обнаружить, что во время помывки в баню привели санитарную комиссию.
Даже вспоминать не хочется.
Но тогда же состоялась моя самая главная, самая важная киноработа – фильм «Мечта» с ролью Розы Скороход. Не помните что-то? Конечно, есть фильмы, судьба которых складывается неимоверно трудно, а то и вовсе не складывается.
Я полагаю, мы вовсе не знаем советских фильмов. Если порыться на полках Госфильмофонда, можно обнаружить немалое количество шедевров, так и не увидевших свет или увидевших его только на спецпоказах.
В предвоенные и военные годы кино руководил человек, заслуживший проклятья в полной мере, – некто Большаков. Шариков – в высшей степени его проявления, но Шариков уже обтесавшийся, умеющий подать себя, сделать значительный вид.
Говорили, что от него мало что зависит, но Большаков умеет делать вид, что что-то все же зависит. Это не так. Да, он ноль, Шариков, Держиморда, кто угодно, а зависело от него многое. От его дури зависело, будет ли фильм запущен или продемонстрирован хотя бы узкому кругу лиц, он мог доложить или не доложить Сталину о каком-то сценарии, режиссере, актере, фильме. А мог доложить.
Надо ли говорить, что, страшно боясь обвинений во всем чем угодно, Большаков делал все, чтобы хоть сколько-нибудь серьезные фильмы, не прославляющие трудовой героизм советского народа, не имели хода, даже если бывали сняты?
Не раз слышала мнение, что до войны снимали одни пустые развлекательные картины или просто сказки. Нет, нет и нет! Снимали очень разное кино, и сценарии писали разные, да только не все сценарии имели ход, не все режиссеры получали возможность работать, не все снятые фильмы доходили до зрителя.
Наш фильм «Мечта» имел такую же незавидную судьбу. Нет, он не был смыт с пленки (а у некоторых бывало и такое), не остался лежать на полках Госфильмофонда, он увидел свет… например, в США, где его высоко оценили люди, вкусу которых можно доверять, – Теодор Драйзер, Чарли Чаплин, Мери Пикфорд, президент Рузвельт…
Но Рузвельт Большакову не указ.
Впрочем, надо по порядку.
Кто такая Роза Скороход? Это Васса Железнова, дожившая до наших дней. Настоящая еврейская мама, для которой обеспечить жизнь своего сына – главное дело жизни. Она меньшего размаха, чем Васса, а потому и мерзость особенно заметна. Гигантские страсти и преступления выглядят хотя и страшными, но по-своему притягательны. То же, загнанное в мелкую душонку, особенно страшно.
Алчная, грубая, властная, развернувшись до уровня Вассы с ее огромным делом, с ее масштабом, Роза, может, и была бы менее жалка, но все ее возможности – захудалый пансионат в панской тогда еще Польше. Смысл жизни – сын, полное ничтожество и подлец. И дело не в том, что она отдает лучшие силы этому подлецу, а в том, что она не заметила, как своей ненормальной материнской любовью и потаканием этого подлеца вырастила. Ведь это ее, прежде всего ее вина в том, что он такой.
Сыграть крах человеческой судьбы, крах надежд, падение… Эта роль дорогого стоила.
Играли прекрасно все, а уж о Михаиле и говорить нечего. Так бережно, нежно со мной никто никогда не обращался. Он буквально нес меня на руках весь фильм, подсказывая, объясняя, помогая. Ромм величайший режиссер именно с точки зрения работы с актерами, это подтвердят все, кто у него снимался.
Он учился у Эйзенштейна.
Миша рассказывал, что перед первым съемочным днем, между прочим, «Пышки» спросил у учителя:
– Как мне завтра снимать?
Эйзенштейн ответил:
– Так, чтобы, если послезавтра с вами что-то случится, я мог даже первые кадры с гордостью показать потомкам.
Вот так и снимали «Мечту», с постоянной оглядкой: что если отснятое сегодня завтра придется показывать Эйзенштейну? Вот это требование!
Сняли фильм, как последний, словно именно по нему нас будут судить потомки. Удалось, получилось, хотя и не всегда легко.
Закончили перезапись звука в ночь с 21 на 22 июня 1941 года!
Стране стало не до «Мечты», к тому же рассказывающей о панской Польше, уже захваченной немцами, а кадры с освобождением Западной Украины и Белоруссии войсками Красной Армии и вовсе выглядели насмешкой.
И все же, если бы пленки просто легли на полку, полбеды. Над ними продолжали «работу», пытаясь изуродовать. Кто? Незабвенный Большаков собственной персоной.
За Розу Скороход я была готова Большакова убить! Да-да, действительно убить. Ромм написал из Москвы в Ташкент, где мы были в эвакуации, что Большаков решил вырезать сцену свидания матери с сыном в тюрьме – одну из самых сильных в фильме и в роли Розы Скороход. Почему? Фильм и без того длинный, сцена ничего к сюжету не добавляет, только затягивает действие.
Наверняка выбросили бы, но случилось Большакову прилететь в то время в Ташкент. Его Величество хозяин всея кинематографии Советского Союза Иван Григорьевич Большаков собственной персоной прибывал в Ташкент.
Я записалась к нему на прием, пришла в столь взвинченном состоянии, что мало понимала, что делаю и что говорю. Помню только, что вошла к нему в кабине и остановилась столбом. Ему неудобно садиться, пока я стою.
– Если вы вырежете сцену в тюрьме, я вас убью!
Готова была убить, и он понял, что это так. Губить лучшую часть работы просто в угоду дури какого-то чиновника я не могла позволить. Он что-то мямлил о том, что это заставляет сопереживать отрицательной героине… Я тихо повторила: