Наемник
Шрифт:
– Понимаешь, – нерешительно начал Барон. – Он это… в общем…
– Ты убил его! – гневно догадалась женщина. – Я же тебе говорила, отпусти его!
– Слабаком оказался, – недовольно ответил бородач. – Его и прижали всего ничего. А он дуба двинул.
– Убирайся! – обожгла его Гончарова яростным взглядом и демонстративно отвернулась к зеркалу. Катая желваками, Барон направился к двери.
– И вот что! – остановил его повелительный женский голос. – Найди этих, из гостиницы! Обоих! Даю на это трое суток!
Не обращая внимания на порывающегося что-то сказать Барона, она стала расчесывать волосы.
Глава 69
– Опять скулит? – мотнув головой в сторону, откуда слышался тихий детский плач, недовольно спросил Хан.
– Он еще малыш, – грустно вздохнула невысокая симпатичная женщина в длинном широком халате. – Ему мать нужна.
Недовольно пробурчав что-то, мужчина неторопливо вышел из большого, утопающего в цветах и зелени двухэтажного дома.
– Сайд! – несмело окликнула его женщина.
– Чего тебе? – явно недовольно повернулся он.
– Давай вернем его…
– Зульфия! – гневно выкрикнул Хан. – Я тебе в последний раз говорю! Не лезь с советами! Знай свое место, женщина!
Та испуганно бросилась бегом по лестнице. Проводив ее мрачным взглядом, Хан движением руки подозвал невысокого мужчину в тюбетейке. Тот мгновенно подскочил.
– Сегодня же отправь на Колыму Басмача е его парнями. Послезавтра они должны быть по этому адресу, – Хан сунул худощавому лист бумаги. – У дома пусть ждут, во дворе. С двенадцати до трех. Должен подойти Лорд. Басмач его знает. Делать должны то, что он скажет. Если в течение трех дней Лорд не появится, пусть возвращаются.
Глава 70
Маркиза вошла в комнату и, выпроводив взглядом рыжую, посмотрела на понуро сидевшую у окна Надежду.
– Добрый вечер, – негромко поздоровалась она. Поставив локти на подоконник, положив подбородок на ладони, Соколова не обратила на нее внимания.
– Чего молчишь? – плотно прикрыв дверь, спросила Мария. Не услышав ответа, взяла стул, поставила его рядом с Надеждой и тоже села.
– Так и будешь в молчанку играть? – с улыбкой на губах, но совсем невесело спросила Гончарова.
– А чего говорить? – безвольно, негромко спросила Соколова.
– Ну хотя бы о том, – засмеялась Мария, – какая я мразь, дрянь.
– Зачем? – так же негромко спросила Надежда. – Я к тебе как к подруге приехала, – грустно улыбнулась она. – К Маше. А ты, – Соколова посмотрела на Марию, – Маркиза! И плевать тебе на меня, на моего Алешку, – горько закончила она.
– Вчера ты лучше выглядела, – попробовала пошутить Гончарова.
– Я, если бы могла, убила бы тебя вчера, – Надежда горько заплакала. – Я же к тебе только ради Алешки приехала. Понимаешь? Ради сына! Ты просто не знаешь, не можешь понять, что это значит – твой ребенок! Твой сын!
– Мне этого не дано, – лицо Марии неожиданно затвердело. – Это нечестно, Надька! Я же тебе писала, – негромко сказала она.
– Ax, какие мы ранимые! – вскинув голову, насмешливо посмотрела на нее Надежда. – Почему ты хочешь честности только по отношению к себе? Почему тебе плевать на остальных? Ведь раньше ты не была такой! Что случилось? Что произошло, Маша?
– Ничего особенного, – с болью в глазах и голосе ответила Гончарова. И тут же нашла в себе силы улыбнуться. – Просто я преступница. И не рядовая. Мне кажется, это объясняет все.
– Но почему ты ею стала? Как это случилось?
– Это трудно и неприятно вспоминать.
– Ты в этом уверена? – вытирая слезы. Надежда заглянула Марии в глаза. – Я думаю, нет. Я не верила в твои преступления! И сейчас не верю! Я тогда приезжа… – Соколова вдруг замолчала.
– Так это ты была тогда у прокурора?! – всплеснула руками Маркиза. – Я-то все думаю, кто из-за меня прокурору в морду плюнул.
– Это неважно, – сердито посмотрела на нее Соколова. – Ты мне про себя сейчас объясни! Расскажи, почему ты стала такой. Как ты можешь быть богом и судьей для ни в чем не повинных людей?
– Ты имеешь в виду этих красавиц? – презрительно фыркнула Мария, мотнув головой.
– Я говорю про тех, – сверкнула глазами Надежда, – кого твои люди грабят, обворовывают, убивают!
– А когда во мне убили способность дать жизнь ребенку? Стать матерью! Это как, по-твоему, называется?! – вспыльчиво спросила Гончарова.
– Что ты говоришь? – растерянно пролепетала Соколова.
– Я приехала домой после войны, после стонов, крови! А мать как жила в коммуналке, так и живет. Отец в тайге погиб. Он у нас геологом был.
– Помню, – кивнула Надежда. Она внимательно, с ожиданием чего-то ужасного смотрела на замолчавшую подругу.
– Ну так вот! – вскинула голову та. – Из армии я ушла. Не могла больше. Впрочем, ты через это сама прошла, – криво улыбнувшись, Мария взглянула на притихшую подругу. – Устроилась работать в областную больницу. Через три месяца меня назначили заведующей отделением. А там воруют все! Начиная с главврача и кончая санитарами. Я воевать с этим начала. Неплохо получалось. И что же? – Она резко и неприятно засмеялась. – Меня уличили в краже наркотиков! В сумке нашли морфий и промедол. А я уже беременная была, два месяца. И что ты думаешь, Соколова? – криво улыбнулась Мария. – Посадили меня! Стала я воровкой и торговцем наркотиков. Статья 224 Уголовного кодекса. Попала я в тюрьму! А там грязь, клопы. И даже вши. Но страшнее всего запах отчаяния. Ты знаешь, какой запах у отчаяния? А я знаю! У него тяжелый запах пота, мочи, табака и еще чего-то! Запах тюрьмы! – Гончарова порывисто встала. – Я следователю про настоящих преступников говорю, а он смеется! И глазами меня раздевает, сволочь! А тут драка в камере. Бабы народ скандальный, а в таких условиях особенно. Не помню, из-за чего скандал получился, да это сейчас и не важно. Дрались сильно, жестоко. Все дрались, и каждая за себя.
Со слезами на глазах Маркиза замолчала. С жалостью Надежда смотрела на подругу и тоже молчала. Не в силах, да и не зная, что сказать. По лицу подруги чувствовала: она сейчас там, на далеком и ужасном для нее дне.
– А тут в камеру надзиратели, их сейчас контролерами зовут, ворвались, – глухо продолжила Гончарова. – С дубинками! И давай всех подряд избивать. Успокаивать! Меня ударили по животу. Три раза. Больно было. Очень больно! А потом… – Недоговорив, Мария застонала.
– Маша! Милая! – бросилась к ней Надежда. – Прости меня! Слышишь, прости!