Нагадали мне суженого
Шрифт:
– Тогда ты латентный гомосексуалист.
– Напрасно вы, Анфиса Иннокентьевна, все умные слова на свете знаете, – надулся Колено. – Мне ведь опять придется на антресоли лезть. Моя нога вам прямо покоя не дает, вы на нее постоянно покушаетесь.
– Расслабься, Игнат. Просто скажи мне правду: куда ты деваешь деньги? Ты живешь один, получаешь хорошую зарплату, на съемное жилье не тратишься, везде выбиваешь льготы.
– Я инвалид!
– Это мне можешь не объяснять. Если ты еще и пенсию получаешь… – Я подозрительно посмотрела на Колено. – Где деньги? А?
– Да что вы ко мне пристали?! –
– Надо бы узнать, насколько ты был болен. Вдруг это хитрость? Ты специально закатал ногу в гипс, чтобы тебя не заподозрили в убийстве А. Зимы.
– Кто?! Я?! Да это все Терентий! – моментально сдал он единственного друга. – Это он ненавидит Станиславского! И Зиму он ненавидел! Александр Николаевич более удачливый, а Зима москвич! И жена у него театральный критик! Вот Терентий и взбесился! Он хотел, чтобы московский художник проиллюстрировал книгу его стихов! А его жена протолкнула бы ее в столичное издательство! Сделала бы Лебёдушкину прессу! Он и шел с этим! – Игнат даже ногой притопнул. Той, что в гипсе.
– Куда шел? К Зиме?
– Ну да!
– Грандиозный план, ничего не скажешь.
– Терентий хотел уесть Станиславского. – Игнат наконец сел. – Денег оттяпать из бюджета. Где, мол, ваши призы на театральных фестивалях? А моя книжка – вот она.
– Он всерьез надеялся на литературную премию?
– У него остались кое-какие связи, – вздохнул Игнат. – К тому же он член Союза писателей и не детективчики какие-нибудь кропает. Лебёдушкин – это большая литература.
– Так же, как и ты, – усмехнулась я.
– А что? Хорошая пьеса, – надулся Колено. – Я предложил Капитолине сыграть коррупционную медсестру, а она сказала, что я, извиняюсь, козел. – Игнат обиженно заморгал. – Капитолина Поликарповна очень несдержанна в выражении своих чувств.
– Мне нравится ход твоих мыслей, – похвалила я. – Насчет Терентия Ильича и Станиславского. Они давно уже должны были затеять разборки. Кому город обязан своей славой, Мельпомене или Эрато?
– Чего? – заморгал Игнат.
– Придешь домой – слазь еще разок на антресоли. А лучше в Инет. Здоровее будешь.
– Я лучше в библиотеку пойду, – засопел Игнат. – Я вам слово даю, Анфиса Иннокентьевна, что в понедельник выйду на работу, – засуетился вдруг он. – Вы только Ладушкина до меня не допускайте.
– Мы так боимся полиции? – вскинула я брови.
– Да не полиции, – с досадой сказал Колено. – Просто Арсений Савельевич того… человек своеобразный. Он мне как-то сказал, что я у него в печенках сижу. Потому что знаю Уголовный кодекс в мельчайших деталях, а он как раз нет. «Если, – говорит, – ты, Игнат, не заткнешься, я тебе устрою практическую работу в местах не столь отдаленных». А тут и повод нашелся. Я ж понимаю, что против кулака ни одна статья не работает. Менты – они же сплошь коррупционеры. Я не про Арсения Савельевича, – заторопился он. – Все знают, что Ладушкин – человек кристальной честности. С женихом-то вам не очень повезло. Ну, так вы тоже не ради денег живете…
А ведь так и не сказал, паразит, на что он тратит свои капиталы! Впрочем, я догадываюсь: покупает энциклопедические словари. Брокгауз у него дореволюционный, полное собрание. Игнат недаром
– Много ты про меня знаешь, ради чего я живу. – Я встала. – Ладно, за то, что ты сдал Терентия, я скажу Ладушкину, чтобы приступал сразу к сути. Минуя детали. – Я взглядом указала на гипс. – Но если ты завтра же не закроешь больничный…
– Закрою, закрою! Признаю себя полностью выздоровевшим благодаря нашей замечательной страховой медицине!
– Прекрасно! Привет Брокгаузу и Эфрону!
Я зашагала к автобусной остановке.
Вот здесь я вспомнила, что у меня есть еще одно важное дело. С тех пор как я ушла в отпуск, стала активно пытаться забеременеть. Арсений забегает ко мне каждый день, и хотя мы делаем все наспех – он ведь человек ответственный и торопится на работу, – но зато так часто, что на меня уже стали коситься. Не далее как вчера вечером я вспомнила, что забыла купить хлеб. А спустившись на первый этаж, вспомнила, что забыла взять кошелек. Такую рассеянность я бы легко объяснила беременностью, но, как назло, почувствовала, что начинаются месячные. И вместе с хлебом мне понадобились еще и прокладки. Ругая себя последними словами за то, что не могу забеременеть и сижу без хлеба, я развернулась на сто восемьдесят градусов и хотела бежать за кошельком, как вдруг услышала:
– Анька-то совсем стыд потеряла.
Я сразу поняла, что это обо мне. Дом у нас старый, и дверь в подъезде обычная. То есть деревянная, без кодового замка и домофона. Слышимость благодаря этому в темном предбаннике отличная. Лампочку на первом этаже давно не вкручивают, бесполезно. Либо разобьют, либо сопрут. Чтобы не упасть в темноте, я замедлила ход и вот тебе, нарвалась! На лавочке у подъезда коротают вечера местные сплетницы в ожидании сериала. Или после того, как он закончится, обсуждают очередную амнезию главной героини и ее роды в состоянии аффекта. Сегодня они обсуждали меня. Я переплюнула телемыло своими подвигами.
– Вчера он аж три раза к ней приходил!
– Когда ж третий-то? – ревниво спросили с соседней лавочки.
– В половине шестого.
Все правильно. Я и не знала, что за мной следят!
– Сошлись бы да и жили как все нормальные люди. Все и так знают.
– Не по-людски это. Одно слово – разврат.
– Вот до чего дожили: проститутки нынче и в библиотеке работают!
– Да где ж их нет?
– А ведь отличницей в школе была!
Мои щеки залила краска стыда. Не потому, что я была в школе отличницей, а потому, что я, проститутка, работаю в библиотеке. С этим надо что-то делать.
Проблема в том, что нам с Сеней негде жить. И я бы могла ее решить, но чтобы стать единоличной собственницей какого-нибудь жилья, надо как минимум не иметь мужа, который в случае развода будет на эту собственность претендовать. Я не могу купить квартиру и жить там с Арсением, будучи официально замужем за Полкашей. Потому что он может в любой момент припереться в эту квартиру и потребовать законную ее половину, кухню или балкон. Зная, как мой бывший муж люто меня ненавидит, я ожидаю от него всего чего угодно. И мне вовсе не хочется превращать свой балкон в конуру – селить там Полкашу.