Наглый роман
Шрифт:
— Я же говорил тебе оставаться дома, — хрипло бормочу я. Мне не нужно смотреть налево, чтобы убедиться, что Ваня здесь.
— Когда я тебя вообще слушала? — отвечает она, ее голос мягче, чем прикосновения.
Я сжимаю челюсти, чтобы скрыть от нее свое смятение. Я никогда не позволял ей — никому — видеть эту мою сторону. Гнев. Разочарование. Страх. Я не из тех, кто борется с тяжелыми эмоциями. Я — душа вечеринки. Найдите самую громкую концентрацию смеха и веселья в комнате, и я буду там.
Я не дуюсь.
Я
Я не позволяю людям видеть, как я ломаюсь.
Она вкладывает мне в руки чашку.
Я смотрю на нее. — Ты принесла мне чай?
— Это кофе. — Она указывает на него. — Ты хотел латте?
— Тебе не следовало быть здесь, Ван, — рычу я. Я не знаю, злюсь ли я из-за того, что она здесь так поздно ночью, или мне стыдно, что она видит меня в самом худшем виде.
Может быть, немного того и другого?
— Хадин, мы установили, что твои приказы мне что-то делать — пустая трата времени. Так как насчет того, чтобы притвориться, что ты уже прочитал свою гневную лекцию, и перейти к следующей части?
— Какая следующая часть?
— Та часть, где я утешаю тебя. — Ваня берет кофе из моих рук, ставит его на землю, а затем обнимает меня. Ее голова успокаивающим грузом лежит у меня на плече. — С ним все будет в порядке?
Мое сердце разбивается на крошечные кусочки, и я не могу это контролировать. Не могу контролировать свое дрожащее тело. Не могу контролировать слезы, которые отказываются оставаться скрытыми. Я не могу контролировать, как срывается мой голос.
— Я не знаю, — шепчу я. Я не могу поверить, что у меня вырвался этот неровный звук. Я не могу поверить, что вот так теряю самообладание.
— Ты злишься, — говорит Ваня. — Это исходит от тебя волнами.
— Потому что он не должен быть в этой постели. Он должен быть на ногах, проживать каждый день своей жизни, расплачиваясь за то, что он сделал с Олли. Он должен… — Я беру свои слова обратно, потому что, если я произнесу еще один слог, из глаз потекут слезы, и тогда я действительно достигну дна.
Ваня разворачивает меня и обхватывает мое лицо своими мягкими ладонями. Ее руки пахнут маслом какао, модными духами и домом.
— Выпусти это, Хадин. Ты так долго сдерживался, и это съедает тебя изнутри.
В приемной жутковато тихо. Мимо никто не проходит. Все пациенты спят. Врачи укрылись в своих кабинетах.
Мы одни, но я чувствую себя незащищенным. Как будто все мои внутренности вытащили наружу и выставили напоказ.
Ваня снова обнимает меня. Она не отталкивает меня. Она ничего не говорит, и все же успокаивает то, что она обнимает меня, дышит вместе со мной. То, что она здесь.
Черт, я не знал, что она так сильно нужна мне, пока она не скользнула в мои объятия, как последний кусочек головоломки.
— У тебя тяжелая голова, — бормочу я через некоторое время, толкая ее голову плечом. — Из чего сделан твой череп? Из
Она вскакивает и свирепо смотрит на меня. — Ты гораздо более отзывчив, когда молчишь.
Я смеюсь и глажу рукой вверх-вниз по ее спине, пока ее хмурый взгляд не сменяется неохотной улыбкой.
— Чувствуешь себя лучше? — спрашивает она.
— Теперь, когда ты здесь? Да. — Я переплетаю наши пальцы.
— И?
— И что?
Она выгибает бровь и наклоняет голову.
— Кто-то слишком настойчив, — бормочу я.
— Ты действительно становишься более симпатичным, когда затыкаешься, — говорит она.
Я устало улыбаюсь и провожу большим пальцем по ее подбородку. У меня никогда не хватало смелости открыть эту дверь. Никогда не было сил разделить это бремя.
— Если я заткнусь, ты не услышишь о том, что случилось с Олли, — шепчу я.
Ваня крепче сжимает меня в объятиях. Она удивленно моргает. — Ты готов говорить?
Нет, даже близко.
Но это Ваня, и ради нее я постараюсь.
ГЛАВА 11
ОСВЕЖИ ПАМЯТЬ
ВАНЯ
Ночное небо усыпано звездами, которые мерцают так, словно хотят что-то доказать. Воет машина скорой помощи. Гудит генератор. Тишайшая из симфоний. Мир кажется далеким, когда мы прогуливаемся по больничному саду.
Я тихо вздыхаю и прилагаю усилия, чтобы держать рот на замке. Хадин молчал последние пять минут, хотя сказал, что готов поговорить.
Напряженность нарастает.
Тревога сжимает мне горло.
Но я продолжаю говорить себе быть терпеливой.
Когда я бежала в больницу ранее, я была готова к тому, что Хадин попытается отправить меня домой. Что он и сделал. Но он не мог посвятить себя этому, и в кои-то веки я рада, что никогда не подчиняюсь его приказам.
Если бы я послушала его, мы бы не были здесь, прогуливаясь по больничному саду, ожидая, когда откроется правда.
Во время нашей третьей прогулки по саду — я почти уверена, что видела это дерево уже дважды — Хадин останавливает меня, положив руку мне на плечо.
Я быстро поворачиваюсь, желая поскорее закончить карусель.
Он сжимает челюсти, и только тогда я понимаю, насколько бесчувственно веду себя. Хадин болтливый человек, и тот факт, что ему трудно говорить, доказывает, насколько серьезен этот разговор.
Смятение на его лице заставляет меня пожалеть, что заставила его открыться.
— Хадин, — шепчу я, — ты не обязан…
— Олли был усыновлен, — выпаливает Хадин в то же время.
Я замираю как вкопанная. Слова вертятся у меня в голове, но они не имеют для меня смысла. Олли был такой же частью семьи Маллиз, как и Хадин. Он даже был похож на миссис Маллиз с более мягкими чертами лица и доброй улыбкой.