Наивность разрушения
Шрифт:
– Он был сейчас здесь... мы с ним ходили в магазин, присмотреть, что можно, к свадьбе, а потом он проводил меня и заглянул на минутку, но он уже ушел...
Я наморщился:
– Что же ты мне сразу этого не сказала?
– Хочешь, я угощу тебя чаем?
– Она всячески старалась не ударить в грязь лицом, принимая друга Перстова.
– Когда свадьба-то?
– выкрикнул я звонко.
– Свадьба? Будет...
– с твердым и как бы угрожающим усилием возразила Машенька, и по ее глазам я понял, что она более чем определенно не советует мне искать вдохновения среди сомневающихся в близости ее семейного счастья.
Вряд ли я был ей симпатичен. Моя вызывающая нищета напоминала ей о собственной бедности, такой же вынужденной, как и многое другое в обстоятельствах ее жизни. К тому же теперь Перстов держал ее в напряженном прикосновении к миру богатства и праздников, и это обрасывало меня, в ее глазах, вовсе на уровень полного ничтожества, в мусорную яму, через которую, однако, ей все еще приходилось то и дело перешагивать. Я сознавал в ней такое отношение ко мне ясно, едва ли не до надуманности, она же сознавала его в себе,
– Он такой неуемный, - говорила она, пока я поглощал булочки и опивался чаем, - такой кипучий, такой фантазер... а какие у него планы!.. Из Арсена хочет переименоваться в Артема... Родители, награждая меня именем, говорит, полагали, что судьба будет ко мне благосклонна и заморское имя не покажется смешным, а вышло не так... Думаешь, это только каприз?
– Ему больше нравится называться Артемом, - сказал я.
– Это попытка повлиять на судьбу, победить рок...
– Вот как? Ну, думаю, он предпринимает и более серьезные попытки.
– Конечно! И знаешь, Саша, ему нельзя быть другим, нельзя быть нерешительным.
Я знал это. Я согласно кивал на все речи Машеньки. Да, я относился к ней предвзято, недобросовестно, как-то даже неделикатно. Она с головой ушла в драму, в захватывающую и почти невероятную драму своего жениха, и делает все, что в ее силах, ради его блага, почти жертвует собой, а я, эгоист, хочу, чтобы она успевала проявлять живой интерес к моим нуждам, проблемам, к моей личности, да на том лишь основании, что я связан с Перстовым узами дружбы, на ее взгляд, давно, быть может, утратившей значение. И когда я так подумал, меня охватило и обожгло ощущение большой беды, настоящей трагедии, обнимающей уродливыми железными лапами ее и Перстова судьбу, и собственные проблемы показались мне ничтожными. Забывшись, опьяненный внезапной сытостью, я перегнулся через стол, взял тонкую руку Машеньки в свои руки и сказал с закипавшими в груди рыданиями:
– Я понимаю, я все понимаю, милая!
На ее глазах тотчас заблестели слезы.
– Его семья...
– пробормотала она, сокрушенно качая головой, - какие они несчастные люди... страшно и подумать, что люди могут быть так несчастны!
– Я знаю, тебе жалко их.
– Я многое для них должна сделать. Делаю... кое-что... но это ведь пустяк, а надо делать и делать. Понимаешь?
– Понимаю!
Я ушел от Машеньки в меланхолическом настроении, размышляя о тщете бытия, и вместе с тем уносил в сердце гордость за человека, который очень неплохо держится перед лицом враждебного рока. Ни то, ни другое как-то не касалось меня лично, я словно смотрел фильм или читал книгу. Я мимоходом думал о своем друге Перстове, который в известной степени стал игрушкой фатальных сил и обстоятельств, но выстоял, хотя, надо отметить, удары судьбы непосредственно на его голову пока не падали. Но для него-то происходившее с его домашними, с Перстовыми, фильмом не было! Велика разница между нами. Захлебывающиеся слова и несомненные муки Машеньки напомнили мне, что думать или говорить о Перстовых - это все равно что заглядывать в мрачную бездонную пропасть, с ощущением полной своей беспомощности замирать перед жутким ликом непостижимой тайны. Весьма странные, загадочные и бедственные происшествия потрясали жизнь этой семьи, причем оба раза когда дело шло к свадьбе. Загадка именно в последнем, как если бы свадьба как таковая, свадьба как факт и как понятие, конкретная свадьба и свадьба вообще стала для братьев моего друга, да и для всей семьи, неким порогом, который невидимые и злые силы раз и навсегда запретили им переступать.
В обоих случаях жертвами оказались невесты, славные и достойные лучшей участи девушки, которых теперь нет на свете. В первом из них, когда женился средний брат Перстова и под крышей их дома собралось немыслимое количество гостей, невеста неожиданно исчезла в самый разгар пиршества, а потом ее нашли на одной из отдаленных улиц города, она лежала на мостовой, раздавленная колесами грузовика; в подвенечном платье несчастная и ушла из жизни. Как и для чего она брела (или бежала) по ночным улицам в наряде невесты, куда направлялась, что случилось и что побудило эту вполне уравновешенную особу удариться в бега, никто не знал. Даже жених, если верить его вытаращенным глазам, пришел в состояние полного недоумения и шока, по крайней мере он не мог ответить толком ни на один из обращенных к нему, естественных в той ситуации вопросов. Равным образом никто до сих пор не объяснил и того, насколько случайны такие факты, как возникновение тяжелого грузовика в ночную пору на улице, по которой и днем редко кто ездит, и пребывание бедной девушки на мостовой, а не в должном и безопасном месте на тротуаре. Водитель на следствии заявил, что он не видел девушки, поскольку она появилась совершенно неожиданно, когда было уже поздно избегать наезда (значит, хоть в последний момент, а все-таки заметил?), более того, он даже чудом своего водительского мастерства умудрился вильнуть в сторону, однако девушка очутилась и там, и тут уж точно ничего нельзя было поделать для ее спасения. Короче говоря, история была настолько фантастической от начала до конца, все настолько путались в объяснениях и впрямь ничего не понимали, что в естественном порядке зародилась и укрепилась версия о внезапном помешательстве девушки-невесты, и никто не понес наказания за ее гибель, даже водитель грузовика, нагло и откровенно двусмысленные показания которого, да и самый вид картинного, опереточного злодея только усиливали, кстати сказать, впечатление нереальности происходящего.
Второй случай бесспорно криминальный. У младшего перстовского отпрыска все складывалось в пользу свадьбы, и он напыщенно ходил в женихах; однажды, поздно ночью, он проводил свою невесту до подъезда ее дома и отправился восвояси, однако та так и не попала домой, утром ее обнаружили мертвой на ступенях лестницы, с ножевой раной в груди. Злые языки шептали, что это сделал сам женихующийся Перстов, а не зная, какие приписать ему мотивы, утверждали, что иногда ведь нестерпимо хочется причинить боль, страдание дорогому существу и Перстов-де, которому невеста была в такой степени дорога, что он, как обладатель столь драгоценного создания, преисполнился даже гордыни, не нашел иного способа выразить обуревавшие его чувства, кроме как всадить несчастной нож в сердце. Трудно представить, чтобы замшелые обыватели, составляющие большинство перстовских соседей, сами додумались до такой изощренной теории, видимо, тут злопыхателем выступил некто на редкость умный, но предпочитающий оставаться в тени, за чужими спинами. Те, кто расследовал это дело, большого ума и чутья не проявили, вообще оказались не на высоте положения; жениха, потерявшего невесту, они тревожили расспросами, даже намеками на арест, но мотивы, по которым он мог бы совершить убийство, выдумывали еще более нелепые, чем злоязычные и безответственные соседи, и преступление так и осталось нераскрытым. Это обстоятельство в какой-то мере сохраняло для праздных людишек возможность по-прежнему возводить напраслину на незадачливого жениха и даже как бы оправдывало их темные и туманные подозрения. Но дело не в этом. Дело в том, что за Перстовыми утвердилась дурная слава приносящих беду людей.
Артем Перстов, мой друг, всегда, сколько я его помню, вел беспорядочный образ жизни и менее всего испытывал потребность обзавестись женой, собственной семьей взамен привычных домочадцев. Живя как придется, он вместе с тем очень любил потолковать о перстовском родовом начале, превозмогающем в его душе желание искать чего-либо иного для своего удовольствия, и в его рассуждениях мне слышалась извращенная гордость: дескать, люди, пытавшиеся связать с Перстовыми свою судьбу, остранены и укрощены, в иных случаях даже погибли, а сами Перстовы стояли и будут стоять, и ничего им не сделается. Что им пересуды и дурная слава? Мой друг претендовал на роль убежденного холостяка. И уж тем более никогда ему и в голову не приходило становиться дельцом. Но вот он стал дельцом, преуспел и объявил, что женится на Машеньке, с которой случайно познакомился на какой-то вечеринке. Сюжет, если принимать во внимание лишь интригу превращения убежденного холостяка в восторженного жениха, вполне подходит для юмористического рассказа, однако неизбежное соприкосновение легкомысленного сюжета с непростой историей семейства Перстовых чревато самыми непредвиденными последствиями, чтобы действительно брать в расчет лишь его юмористическую сторону. Пожалуй, не будет большой ошибкой предположить, что мой друг, будучи по природе игроком, все-таки решился попробовать силы в борьбе с роком. Можно говорить, что он мужественный человек, рискующий всем, ставящий на карту все, даже самое жизнь, по крайней мере жизнь Машеньки, и что он великодушный человек, решивший подтянуть и воодушевить домашних, совсем приунывших после прошлых неудач в матримониальных затеях. И можно утверждать, что он попросту не мыслит жизни без Машеньки. Я не знаю, какого мнения придерживаться и чему верить.
***
Контора моего друга располагалась неподалеку от Машенькиного дома, в переулке, который иначе как разбитым назвать не могу, в одноэтажном особняке псевдоклассицистского стиля, с забавными полуколоннами, производившими впечатление бумажных. Возможно, чутко внимающие моему рассказу уже отметили мои любовные попытки представить Великий Столб едва ли не живым и очень трогательным существом, внутренние противоречия которого отчасти снимаются моей, в данном случае как бы верховной, любящей волей, а кремль подать как древний, могучий символ славы и несокрушимости. Заметили, очевидно, и то, что моя симпатия к Перстову, при всем ее прерывистом характере, в разные периоды с разной силой проявляющемся, имеет для меня смысл сообщения с действительностью, осторожного и печального оперирования с весьма убедительным примером того, насколько мир текущей жизни странен, опасен и, собственно говоря, бессмыслен. Но главной заботой моей любви в этом хаосе движения, борьбы и драмы была, разумеется, продавщица из книжного подвальчика, умеющая умопомрачительно балансировать на узкой лесенке. С мыслью о ней, исступленный, неухоженный и окрыленный неясными надеждами, я повлекся в неизвестность, мечтая поставить у входа в нее крепкую и надежную фигуру сторожа. Эту роль мысленно я отводил уже Перстову.
Мой друг заслуживал доверия. Прежде беспорядочный и рассеянный, несколько времени назад он ко всеобщему изумлению мобилизовался и собственными руками, начав на пустом месте, создал торговую фирму "Феникс". Не знаю, чем торгует Артем-"Феникс", думаю, что многим, всем, что подворачивается под руку, как торгуют у нас сейчас все эти расплодившиеся фирмы и акционерные общества, разве что не тем лишь, что по карману простому смертному; уверен только, что в своей предпринимательской деятельности глава фирмы Перстов старается следовать букве закона. За ним, сколотившим состояние, окружающие вдруг подметили невиданную красоту, элегантность, щедрость, некое общее безоговорочное великолепие; всюду получил признание его роскошный ум. Его разительное несходство с нечистыми на руку дельцами завоевало ему популярность в городе, и мой друг уже находился на том рубеже современности, когда человеку, желая не без подобострастия выразить упоение им, начинают прочить депутатский мандат. Все сделанное Перстовым представлялось мне, во всяком случае в том состоянии, в каком я двигался от Машеньки к "Фениксу", горой, воздвигнуть или разрушить которую дано лишь человеку с недюжиными, фантастическими задатками.