Наивный человек среднего возраста

Первое, что вспоминается, когда я думаю об этом чёрном генерале, — он был громадный, как гора, и сложен, как атлет. Не хочу сказать, что всё время о нём думаю, потому что если я буду думать обо всех таких, как он, то моя жизнь пройдёт в раздумьях. А поскольку я не профессор в Гарварде, то от меня не ждут мыслей, которые никому никогда не пригодятся, а ждут идей, которые можно пустить в дело. И если я иногда вспоминаю об этом типе, то не потому, что так уж чувствителен, а потому, что кое-кто чересчур часто напоминает мне о том, что с ним связано.

Словом, этот чёрный генерал был настоящей горой из широких костей и стальных мускулов без единого

Смерть этого типа все восприняли как нечто страшно загадочное, хотя, на мой взгляд, это было вполне естественно. Не в том смысле, что все мы когда-нибудь умрём, а в том, что если жить так, как он, то вряд ли можно рассчитывать на долгий век. Ведь удовольствие никогда не бывает долгим.

Плохо то, что я был связан с этим генералом и даже в какой-то мере отвечал за него, и, следовательно, не мог пропустить сообщение о его смерти в вечерней газете, как о помолвке госпожи такой-то с господином таким-то. Уверен, что от меня потребуют подробных и убедительных объяснений, которые я, само собой, не могу дать, поскольку в то злополучное утро и в тот злополучный час находился километрах в пяти от места происшествия, точнее — в своей квартире, а ещё точнее — в своей постели.

А то немногое, что мне лично известно об этом деле, укладывается в несколько строк. Генерал явился ко мне домой, как мы и договорились: в два часа ночи. Первое, чем он поинтересовался: имеется ли у меня в наличии обещанная ему сумма. Я ответил утвердительно и собрался обсудить с ним задание. Но, конечно, прежде я расспросил его кое о чём в связи с обстановкой в стране, однако поскольку генерал был не из тех, кто говорит коротко и по существу, а был болтлив, как парикмахер, то информация эта отняла у нас больше часа. Потом я перешёл к заданию, с чем можно было бы покончить за несколько минут, — я уже сто раз объяснял ему задание и в целом, и в деталях. Но, как я уже говорил, генерал был атлет, то есть сила его была не столько в голове, сколько в конечностях, и пришлось по пунктикам снова повторять весь урок, что тоже отняло ещё час с небольшим. Остальное время до пяти часов утра прошло в идиотском занятии: этот тип педантично пересчитывал все выданные ему деньги. Сто пятьдесят тысяч долларов — золотыми монетами с изображением английской королевы с одной стороны и конной статуи Святого Георга — с другой, все аккуратно сложенные столбиками, плотно завёрнутыми в пакет. Это тоже было совершенным идиотизмом — потребовать всё своё вознаграждение золотом, но он с самого начала объявил, что желает золотом и только золотом и что плевать хотел на наши доллары, вероятно, про себя прибавляя, и на нас самих. И вот он перерезал ножом проволоку, которой был надёжно обвязан пакет, разорвал три слоя толстой обёрточной бумаги, открыл одну ячейку, пересчитал в ней монеты и взялся за вторую.

— Послушайте, дорогой, — не сдержался я. — Вы же видите, что все столбики одинакового размера и формы, следовательно, в них одинаковое число монет одной величины. К тому же, я полагаю, вы дадите мне возможность хоть немного поспать, если соблаговолите пересчитывать не монеты, а столбики.

— Можно и так… — согласился генерал. — Но всё же я должен знать, что именно в этих столбиках.

Я тяжело вздохнул, но это не вызвало у чернокожего никакого сочувствия.

— Ничего, разок поспите поменьше, — заметил он. — В конце концов, не каждую же ночь я получаю золото. Уверен даже, что это первый и последний раз в моей жизни…

Он был прав, как Сократ, относительно предчувствия, что другого подобного случая в его жизни не будет, потому как через полчаса ему суждено было превратиться в груду дымящегося мяса. Но говоря, что это было в первый раз, он нагло врал: я сам неоднократно вручал ему кое-какие суммы денег, правда, не золотом и не такие большие.

Итак, спокойно расположившись у моего стола, он начал разрывать обёртку, один за другим ссыпать столбики монет в кучку, которая с, каждой минутой становилась всё больше, пока не было высыпано содержимое последнего столбика. После чего этот любитель жёлтого металла открыл кейс, представляющий собой в сущности маленький алюминиевый чемоданчик, достал из него заранее приготовленные целлофановые пакетики и начал упаковывать монеты заново.

— Давайте высыпем всё в чемоданчик, — предложил я. — Это же не яйца, не разобьются.

— С золотом нужно обращаться так же деликатно, как с женским телом, — возразил генерал. — Нельзя, чтобы монеты поцарапались.

Пришлось вытерпеть и эту процедуру. Наконец ровно в пять утра этот тип взял чемоданчик, попрощался и освободил меня от своего присутствия. Мельком я увидел в окно, как он сел в свой изумрудно-зелёный «форд» и отчалил.

Вот и все мои личные сведения. Остальное я узнал из газет.

Этого остального тоже не бог весть как много, всего на несколько строк. Если отбросить самые невероятные догадки и небылицы, сочинённые местной прессой для раздувания сенсации, то останется один-единственный бесспорный факт: тем же утром изумрудно-зелёный «форд», обгоревший и разбитый, был найден на дне пропасти, над которой пролегало шоссе, ведущее к заливу. Изуродованный и тоже обгорелый был найден и труп генерала там, где он и должен был находиться, — за рулём. Странно, однако, было то, что золота не нашли там, где оно должно было бы лежать, а вернее, его вообще не нашли. К счастью, никто, кроме меня, не знал, что вёз с собой генерал. И слава Богу, потому что чемоданчик с золотом распаляет воображение людей гораздо сильнее, чем самый кровавый инцидент.

Вот и всё. По крайней мере, на мой взгляд. Поскольку некоторые люди с богатой фантазией тут же поспешили связать смерть генерала с другой катастрофой, происшедшей по странному совпадению тем же утром и, возможно, почти в тот же час неподалёку от роковой пропасти, а именно в самом заливе. По неизвестным причинам моторная лодка взорвалась в шестистах метрах от берега, и вместе с ней взлетели на воздух два её пассажира. Позднее пассажиров, а точнее, то, что от них осталось, вытащили на берег, но это не помогло разгадке тайны их гибели.

Таковы факты. Впрочем, каждому непредубеждённому человеку должно быть ясно, что я, находившийся всё это время в своей постели, спавший тем крепким здоровым сном, которым обычно спят праведники и люди нашей профессии, не могу иметь ничего общего с упомянутыми выше происшествиями. Даже ребёнку это было бы ясно.

Только мои начальники, увы, не дети.

— Садитесь! — бурчит Хьюберт.

Он протягивает руку, но не для рукопожатия, а чтобы указать на стул, куда я должен сесть, вернее, конторскую табуретку, перед его письменным столом.

Гостям, к которым он благоволит, Хьюберт предлагает расположиться в кожаных креслах в другом конце кабинета. А тех, кто ему неприятен, заставляет моститься на этой табуретке. Она, может, и удобна для секретарши, которую вызывают на две минуты записать письмо или приказ. Но сидеть часами на этом маленьком и шатком сооружении, не имея возможности даже откинуться назад, — настоящее мучение. Конечно, Хьюберт отлично понимает это и использует, чтобы с самого начала поставить противника в невыгодное положение.