Наивный человек среднего возраста
Шрифт:
— Где кабинет Бенета? — спрашиваю я швейцара, входя в приёмную посольства ровно в девять часов утра.
— Зачем вам Бенет? И вообще кто вы? — подозрительно спрашивает меня этот сторожевой пёс, который, похоже, не извещён о моём приезде.
— Я новый, старик! Советник по культуре.
«Старику» не больше пятидесяти, и вид у него как у боксёра, вышедшего на пенсию. Он тут же становится как по стойке «смирно», потому что и он из моих людей и вовсе не бывший боксёр, а полицейский.
— К сожалению, Бенета ещё нет…
— Как это нет? Ведь рабочий день начинается
— Начинается, но Бенет, как правило, опаздывает. Здесь, знаете ли, работы не так уж много…
— Это правило… — начинаю я.
Но в этот момент кто-то за моей спиной произносит:
— Господин Томас?
— А вы, я полагаю, Бенет, — говорю я, в свою очередь любезно протягивая руку незнакомцу.
Я, конечно, не полагаю, а просто уверен. Хмурое лицо с недоверчивым взглядом сразу выдаёт человека нашей профессии. Я не люблю такие выдающие их владельца физиономии. Как и высокий рост, не позволяющий пройти в толпе незамеченным.
— А где ваш кабинет? — спрашиваю я.
— Здесь, по коридору, третья дверь.
— А мой?
— Этажом выше.
Эта информация меня удовлетворяет. Не всегда удобно, чтобы твой кабинет находился рядом с кабинетом подчинённого. А тот факт, что ты этажом выше, внушает надежду, что тебе предоставили приличное помещение.
Увы, кабинет, в который меня вводит Бенет, когда мы поднимаемся по лестнице, трудно назвать приличным. Комната действительно просторная, но такая тёмная, что моему спутнику приходится щёлкнуть выключателем, чтобы я смог разглядеть обстановку. Я подхожу к окну, отодвигаю тюлевые занавески, и мне открывается вид на некрашеную закопчённую стену, находящуюся в одном метре от окна.
— В вашем посольстве, наверно, это комната с самым красивым видом из окна, — замечаю я.
Когда я поворачиваюсь спиной к прелестному виду, взгляд мой падает на два ярких висящих на стене календаря. На одном — теннисист, застывший в неестественном прыжке с ракеткой в руке. Второй календарь красочнее и содержательнее: на нём — полуголые танцовщицы из ревю на Бродвее. Соблазнительное зрелище, тем более, что изобретательный фотограф оставил в кадре только бёдра, отрезав головы танцовщиц.
— Похоже, мой предшественник был большой любитель спорта и чистого искусства, — бормочу я.
— Это кабинет не вашего предшественника, а атташе по печати Адамса. Но позавчера Адамс заявил, что если его не переведут в другую комнату, у него начнётся депрессия. И шеф предложил ему кабинет, который предназначался вам.
— Отлично, — киваю я. — Видимо, капризы вашего Адамса здесь — закон.
— Он не мой, — рычит Бенет. — Он любимец посла. Любимец шефа и судьбы.
— Даже судьбы?
— А вы не догадываетесь: универсальные магазины «Адамс». «Кто одевается у Адамса, тот не гонится за модой, а идёт в ногу с ней» и что-то ещё в том же роде.
— Что ещё? Двести миллионов годового дохода.
— Если не больше…
— Я вам не помешаю? — раздаётся за моей спиной приятный женский голос.
В комнату, негромко постучав, вошла молодая или почти молодая женщина многообещающей наружности. Это, вероятно, моя секретарша Мэри.
— Не помешаете, однако вы очень назойливы, — раздражается Бенет. — Эта ваша привычка появляться неожиданно…
— Но я же постучалась, прежде чем войти, — холодно возражает Мэри.
— О, да, вы всегда стучитесь, но делаете это так, что кажется, будто вы сначала входите, а потом стучитесь.
— Внизу уже пришло несколько человек за визами, — сообщает секретарша Бенету всё так же холодно, не обращая внимания на его ворчание. — А вас ждёт посол, — добавляет она, обращаясь уже ко мне.
— Ступайте, Бенет, потом побеседуем, — говорю я своему хмурому помощнику.
Он уходит, Мэри остаётся.
— Я должна была бы сначала вам представиться, — спохватывается она. — Извините, но этот Бенет так действует мне на нервы, что я просто теряюсь… Я Мэри Ли, ваша секретарша, по крайней мере, пока вы не захотите найти себе другую.
— У меня нет подобных намерений, — успокаиваю её я. — И представляться излишне. Я думаю, что всё о вас уже знаю.
— Это звучит почти угрожающе.
— Наоборот. Отзывы о вас только положительные. Мой предшественник просто слов не находил, расхваливая ваше трудолюбие и… вашу отзывчивость.
— Какое нахальство!
— Почему нахальство? — добродушно возражаю я. — Просто болтовня. Есть люди, которые, знаете ли, любят делиться своими переживаниями.
— Вы тоже из их числа?
— Нет, я из совсем другой категории. Но какое это имеет значение? Неужели вас волнует, что о вас говорят?
— Не очень. А вас?
— Меня — абсолютно не волнует.
— Даже то, о чём говорят сейчас?
— Что именно?
— Ну! Сплетен так много, что я не могу сразу все пересказать. Если хотите услышать полный отчёт, то могу его сделать сегодня вечером у советника.
— Почему именно у советника?
— Сегодня его день. Здесь у нас, видите ли, дни строго распределены между сотрудниками. В понедельник пьём у Адамса, во вторник — у Бенета, в среду — у советника и так далее… Сегодня как раз среда.
— А что за личность советник?
— Мне неловко давать ему характеристику…
— Я запрещаю вам чувствовать себя неловко со мной, — произношу я строгим тоном, как подобает начальнику.
— Вы ведь знаете, что в каждом посольстве есть свой дурак. У нас эту роль довольно удачно играет советник, — поясняет секретарша, весьма быстро преодолев свою неловкость. Потом добавляет: — Позвольте напомнить, что посол ждёт вас.
Стоит ли говорить о том, что кабинет посла нисколько не похож на полутёмную комнату, доставшуюся мне в наследство от Адамса. В три высоких окна вливается свет облачного дня, растекающийся по расставленной, как в музее, мебели, носящей, вероятно, имя одного из бесчисленных Людовиков или какой-нибудь мадам Помпадур. Вообще всё здесь дышит аристократизмом, включая посла, который при моём появлении встаёт, так и не соблаговолив выйти мне навстречу, опирается одной рукой о стол и застывает в торжественной позе, словно монумент.