Наивный наблюдатель
Шрифт:
— Я не знал.
— Правильно, потому что мы все бездетные.
Наконец, гости расселись за столом. Некоторое время сидели молча. Никто не шевелился. Собравшиеся застыли, как на старинной фотографии. Зимин догадался, что он должен что-то сказать. Вот только что? Он посмотрел на Сладова. Товарищ подмигнул ему, он ждал не объявления имени жертвы, а команды приступить к трапезе. На столе было выставлено слишком много вкусного, чтобы терять время на пустые разговоры о смерти, предопределенности выбора и настоятельной потребности человечества в новорожденных. Револьвер лежал на письменном столе в кабинете. Зимину достаточно было отлучиться
Он встал. Гости дружно посмотрели на него. С плохо скрываемым любопытством.
— Почему у нас так тихо, — сказал Зимин. — Давайте приступим, водка нагревается.
Собравшиеся немедленно оттаяли, радостно загалдели и принялись наполнять свои тарелки вкусной пищей. Алена даже из стандартных общедоступных продуктов умела сотворить настоящие кулинарные шедевры. Егорч взялся разливать спиртное с присущей ему сноровкой. На Зимина больше не обращали внимания.
Алена загадочно улыбалась, благостно скрестив руки на животе.
— У меня родился замечательный тост с философским подтекстом, — сказал Сладов, поднимая рюмку. — Мы, собравшиеся сегодня за этим роскошным столом, самые счастливые люди в истории человечества. У нас есть все, включая богатство, здоровье и практическое бессмертие. Мы занимаемся любимыми делами не для того, чтобы заработать своим трудом на пропитание. Вовсе нет, мы получаем удовольствие, тешим свое самолюбие и боремся со скукой доступными нам способами. Да, каждый из нас выбрал занятие по вкусу. Мы занимаемся тем, чем хотим, согласно своему выбору и желанию. Но добились ли мы того, чтобы наши желания в полной мере соответствовали возможностям? Увы, нет. Виной тому пережитки забытого уже прошлого: мораль, нравственность и совесть. То, что принято называть фундаментальными ценностями и общечеловеческими качествами. Мы столкнулись с тем, что предрассудки и придуманные не нами правила встали на пути индивидуального прогресса. Почему бы нам ни отвергнуть их раз и навсегда, низвергнув в прошлое, где им самое место.
— Ты чего-то заговариваешься, — возмутился Зимин.
— Отнюдь. Я конкретен. Моя логика, как всегда, как ей и положено, — безупречна. Наступили веселые времена. Мораль должна быть отвергнута. Глупые предрассудки, а болтовню про совесть я характеризую именно так, жестко противостоят прогрессу. Вот и весь сказ. Выбирайте сами, прогресс или поднадоевшие и устаревшие ограничения. Выбор очевиден. Разврат всегда был привлекателен, но только теперь в нем можно разглядеть что-то пафосное, общезначимое, то устойчивое основание для утверждения самодостаточности гражданского общества, которого нам не хватает. Возвращение к чистой биологии, подчинение рефлексам, обнуление бессмысленных табу, придуманных цивилизацией, возможно, поможет нам снова сделаться просто людьми.
— Красиво, — сказал Егорч. — Можно я использую эту звериную философию в своей пятничной колонке? Вряд ли тебе удастся вставить свои мудрые мысли в рецензию на игру нашего дорогого Генова.
— Уговорил, дарю, — Сладов был доволен. — Мое тщеславие питается из другого источника.
— Спасибо. Ничего, если я обойдусь без ссылки? Мне не трудно, но я не люблю все эти сноски и примечания. Лишняя работа.
— Ради бога! Мне, и в самом деле, будет очень трудно использовать эту замечательную тираду в своих текстах. Неохота, чтобы пропала. Пусть все лавры достанутся тебе, честное слово, не жалко. К тому же это не моя идея, я ее удачно позаимствовал у одного парня, подумал, что когда-нибудь пригодится. И оказался прав.
— Опять будете пытаться возродить свой противный мужской мир? Мы, женщины, будем против.
— Да ладно! Вам обязательно понравится, — сказал Егорч.
— Пока отрицание морали нравится только вам двоим. А вот Зимин загрустил. Он человек тонко чувствующий, не то, что вы, пустомели. Эгоизм ему не свойственен. Он хороший.
Действительно, Зимину не хотелось жить в лишенном нравственности мире. Но он понимал, что от его желания уже ничего не зависит. Тем более в настоящее время он находился в ситуации, в которой ему могла помочь только полная отмена нравственности и принципов социальной справедливости. Зимин неожиданно сообразил: одно то, что ему разрешили убить человека, означает, что все фундаментальные ценности, о которых вспомнил Сладов, уже отвергнуты, и табу решительно обнулены. Говорить о морали было уже поздно. Сам он заметил ее исчезновение только, когда жизнь заставила обратить на это внимание. Интересно, что произошло у Сладова, почему он вдруг заговорил о вредности морали?
— Вашу философию в комикс не вставишь, — сказала Июлева. — Предлагаю сменить тему. Давайте выпьем за Зимина. Познакомилась я с ним только сегодня, но вижу, что он исключительно достойный человек. Воспользуемся случаем и восхитимся этим качеством — достоинством, пока Сладов и его не отменил за ненадобностью.
— Отлично сказано, — воскликнул Генов, поднимая рюмку. — Я о Зимине много хорошего могу рассказать. Бывает так, и человек хороший, а рассказать о нем нечего. Зимин не такой. О нем надо говорить чаще.
— Поддерживаю, — сказал Егорч. — Он незаурядный мыслитель. Иногда и сам не понимает, что говорит. Одно слово — молодец.
— Больше меня о Зимине никто не знает, — заявил Сладов. — Есть в нем что-то от старого времени. Можно написать интересную книжку. А почему бы и нет. Займусь на досуге. Кстати, лично я отменять мораль не собираюсь, в этом нет особой необходимости. Она прекрасно отомрет и сама, по мере поступательного развития прогресса.
Празднование продолжалось. Гости были довольны.
— Время пришло, — сказала Алена решительно. — Уже решил — кого?
— Нет.
— Что же, когда вернешься, я выключу свет. А там уж кому не повезет, мы не виноваты.
Если необходимо совершить какое-нибудь гадкое дело, а отказаться от этого нельзя, следует исполнить его сразу, как можно быстрее, чтобы не трепать попусту нервы, и обязательно добиться цели с первого раза, чтобы его не нужно было переделывать. Каким нужно быть подонком, чтобы на гадкое дело два или три раза подряд решиться. Любой с ума сойдет.
Револьвер лежал в коробке на столе. Зимин достал его, проверил патроны — пять штук, должно хватить — снял с предохранителя. Хотел засунуть в карман, но передумал, зачем, все равно через двадцать секунд доставать.
Всего двадцать секунд. Именно столько у него осталось времени, чтобы выбрать жертву. Слишком многое от него требовалось сделать за это крошечное время. Отбросить мораль. Ну, скажем, с этим он почти справился. Выбрать жертву. Нажать на спусковой крючок. Ужасно было то, что он никого так и не выбрал. Он не хотел смерти своим знакомым. Не каждого виновного на смерть пошлешь, а эти люди перед ним были чисты. Виноват был он, потому что согласился стать убийцей. Ребенок вырастет, а Зимин никогда от своей вины не избавится.