Наковальня звезд
Шрифт:
— У него не было любовных отношений с тех пор, как он стал Пэном, — заметила Эйрин.
Мартин удивлённо посмотрел на неё:
— Ну и что?
Эйрин взмахнула ресницами:
— А то, что это странно. Раньше он не отличался целомудренностью. Многие Венди предпочитают мышцы мозгам.
— Он не тупица, — заступился за Ганса Мартин.
— Он всё ещё ведёт себя как сопляк, — не унималась Эйрин.
— Может быть, он ждёт свою девушку, — сказал Мартин, сознавая, как глупо звучат его слова.
Эйрин язвительно захохотала.
— О, да. Ту, которую не встречал раньше.
— У нас скоро будут гости, — сказал Мартин, сохраняя непроницаемое выражение лица.
— Слушай, избавь меня от этого, — уходя, бросила через плечо Эйрин и состроила гримасу.
В столовой Ариэль поставила свой поднос с едой на стол, напротив Мартина. Новое часовое расписание дня, установленное Гансом, определяло для каждого свой индивидуальный цикл чередования сна и бодроствования: Мартин, к примеру, сейчас ужинал, а Ариэль завтракала. Но поглощаемая ими пища почти не различалась. Корабль ещё не мог представить им то разнообразие блюд, какое они имели раньше. Члены экипажа получали калорийную, но простую еду: чаще всего пудинг, напоминавший хлеб грубого помола, иногда пудинг заменялся супом.
Они обменялись небрежными приветствиями. Мартин старался не смотреть в сторону Ариэль, но постоянно чувствовал на себе её взгляд, от которого ему становилось не по себе.
— Что ты теперь думаешь о Гансе? — спросила она, когда их взгляды всё же пересеклись.
— Он делает все правильно, — ответил Мартин.
— Лучше, чем ты?
— В некоторых вопросах — да.
— В каких именно? Прости моё любопытство, я вовсе не хочу тебя обидеть.
— Я и не обижаюсь. Он более осторожен, чем я, и, возможно, лучше чувствует настроение экипажа.
Она покачала головой, но по выражению её лица нельзя было угадать, согласна она или нет.
— Что ты думаешь обо всём этом? — в свою очередь спросил Мартин.
— Не берусь судить. Он более осторожен, чем все предыдущие Пэны. Роза поддерживает его. В своих выступлениях она теперь постоянно напоминает о наших обязанностях.
— Выступлениях?
— Я не была ни на одном, но наслышана о них.
— Она проповедует?
— Пока нет, — ответила Ариэль. — Она даёт советы, помогает некоторым понять причины и последствия Стычки.
— Она осуждает момов?
— Не совсем.
— Отрицает их участие?
— Она даже не упоминает о них, как мне говорили. Она говорит об ответственности и свободе выбора, о нашей роли в широком проекте перестройки Вселенной. Мне кажется, тебе стоит пойти и послушать.
— Возможно, и стоит, — согласился Мартин.
— Хорошо бы пойти и Гансу.
— Не хочешь ли ты, чтобы я шпионил за ней для Ганса?
Ариэль сделала отрицательный жест.
— Я только думаю, что происходит нечто важное.
— И неизбежное, — почти шёпотом добавил Мартин и встал, чтобы удалиться в свою каюту.
Теодор Рассвет посещал его в снах. На этот раз он был очень разговорчив, и Мартин вспомнил многое из его слов, когда проснулся.
Они сидели в саду под цветущим деревом. На Теодоре была короткая белая туника. Его ноги загорели от долгого пребывания под летним солнцем, которое в момент их разговора находилось как раз в зените. Они ели виноград и были похожи на римлян. Теодор обожал читать о римлянах.
— Что-то непонятное происходит с Розой, — сказал Теодор. — Ты знаешь что-нибудь об этом?
— Думаю, да, — ответил Мартин. Лист винограда из его рук мягко опустился на гравий под ногами.
— Беда в том, что пророчество может иметь и отрицательные стороны, которые нельзя игнорировать и о которых нельзя забывать. Смысл проповеди будет чётко представлен и разжёван массам. Если что-то, что она скажет, подходит не всем, то оно будет расжевано ещё тщательнее. Любой несогласный останется в одиночестве. В борьбе с противоречиями будут сфабрикованы любые факты, все грубые грани будут сглажены, и, в конце концов, согласными окажутся все. Люди поверят во все, только не в первоначальный смысл слов.
— Роза не пророк.
— Ты же сказал, что ориентируешься в том, что происходит.
— Она не пророк, — твёрдо повторил Мартин. — Ты только посмотри на неё.
— Она обладает виденьем. Это трудное время для тебя.
— Вздор! — закричал Мартин, разозлившись. Он вскочил с мраморной скамьи, неуклюже оправляя складки робы, к которой никак не мог привыкнуть. — Кстати, Тереза с тобой?
Теодор печально покачал головой:
— Она мертва. Ты должен смириться с её смертью.
Паола Птичья Трель и Мартин оказались одни в хвосте корабля. Они закончили проверку жезловой связи для момов и, не имея дальнейших инструкций, были рады отдыху ото всех дел.
Разговор иссяк. Паола смотрела в сторону. Её оливковая кожа потемнела, губы были крепко сжаты. Мартин протянул руку и погладил её по щеке, желая снять напряжение. Она прижалась к его руке, и слезы потекли по её лицу.
— Я не знаю, что делать, что чувствовать, — прошептала она.
У неё были какие-то отношения с Сигом Мотыльком. Мартин не хотел расспрашивать, чтобы не бередить свежую рану. Он просто молча слушал.
— У нас не было близких отношений, — сказала она. — Настоящей близости я не испытывала ни с кем. Но Сиг был хорошим другом, он понимал меня.
Мартин кивнул.
— Как ты думаешь, хотел бы он, чтобы я страдала по нему? — спросила она.
Мартин собирался отрицательно покачать головой, но, взглянув на Паолу, улыбнулся и ответил:
— Если только немного.
— Я буду помнить его, — она поёжилась при слове «помнить», словно оно означало принятие смерти или предательство, а может и то, и другое. Ведь помнить о человеке — совсем не то, что представлять его живым.
Для него было естественным держать её в своих объятьях. Паола Птичья Трель никогда не вызывала у него серьёзных симпатий, поэтому, обнимая её, он не испытывал угрызения совести по отношению к памяти Терезы. Паола, должно быть, чувствовала то же самое.