Налда говорила
Шрифт:
Работа, которая планировалась на следующий раз, была самой-самой большой за все время, это был очень редкий и драгоценный камень, он был больше, чем все, что они когда-либо воровали. Так что мой отец честно ходил на все эти встречи и никому не показывал, что он думает. А когда настало время, он провел операцию прямо так, как и было задумано, и успешно, без запинки. Но потом, вместо того, чтобы вернуться на место встречи с камнем, что он сделал – вернулся прямо туда, где оставил меня с одним своим другом, и всю ту ночь вез нас и увез далеко-далеко, в
И мы там оставались очень долго, говорила Налда. Может быть, целых несколько месяцев. И мой отец планировал вот что – он хотел там прятаться еще какое-то время, а потом тайно продать где-нибудь камень и отвезти нас в другую страну, где мы будем в безопасности и с деньгами. Но что-то почему-то пошло не так, и мой отец скоро понял, что его и камень ищет закон, а еще те люди, которых он обманул. И теперь почти не было шансов, что этот камень кто-нибудь купит, ведь его искали, а еще моему отцу было бы очень опасно пытаться его продать, потому что его могут выдать. И все, что он мог делать, – сидеть со мной в этом маленьком заброшенном доме, а у нас кончалась еда, и преследователи подбирались все ближе, каждый день чуть-чуть ближе.
«А теперь представь его, – говорила Налда всякий раз, когда рассказ доходил до этого места. – Представь, как он сидит и обливается потом в этом покосившемся доме, а один из самых драгоценных камней спрятан глубоко в кармане его брюк, и он все время не сводит глаз с двери. Представь, как он все время пытается придумать, как выгадать хоть что-то в этой ситуации, а ты, посапывая, спишь у него на руках. А руки у него трясутся. Представь его, грязного и небритого, с растрепанными волосами и со всеми раздумьями, которые написаны у него на лбу. А потом, когда эта картинка уложится у тебя в голове, представь, как ты просыпаешься и начинаешь плакать, потому что хочешь есть, и вот тогда ему в голову приходит идея, и у него озаряется лицо, потому что он все придумал».
Налда говорила, что его преследователи были совсем близко и отец об этом знал. Он их чувствовал. Но он сделал все быстро. Положил меня, плачущего, на кровать и пошел к шкафу, где хранилась наша последняя еда. Там осталось совсем немного: заплесневелый хлеб и немного молока, – но он все это быстро вытащил и соскоблил с хлеба самую основную плесень. А потом налил молоко в чашку, достал камень из потайного кармана и вмял его в самый хороший кусок хлеба. И этим накормил меня и дал запить молоком из чашки.
И через несколько мгновений, когда единственный друг на всем свете, которому он мог доверять, приехал, чтобы сказать ему, что преследователи уже почти тут, отец наказал ему отвезти меня без приключений к его сестре Налде и объяснил, что он сделал. А сам убежал через поля, и у него почти не было шансов никуда добраться.
И позже, после еще одного долгого путешествия на машине, я оказался с Налдой – может быть, когда она ухаживала за розами весной, а может быть, я приехал по дороге, белой от выпавшего свежего снега. Но конечно же одетый в странную кучу тряпья, молчаливый и испуганный.
Это правда, и это самая важная вещь – мой отец воровал драгоценные камни. И вот поэтому я все время жду и поэтому так боюсь и почти что всегда паникую. Потому что, понимаете, этот камень все еще внутри меня. И я живу между мыслью о том, какая у меня будет хорошая жизнь, когда этот камень будет у меня руках, и страхом, ведь до того, как это случится, кто-нибудь захочет вспороть мне живот, чтобы взять камень себе.
И я именно поэтому постоянно убегал из одного места в другое в тот момент, когда понимал, что сболтнул что-то кому-нибудь. Потому что я знаю про людей и про то, что некоторые распотрошат все, что угодно, чтобы добраться до какой-нибудь выгоды или прибыли. И я решил, что Фрэнк думает об этом, когда он вел меня по газонам к тому зданию. Я подумал, он это самое и планирует сделать.
– Сюда, – сказал он, дотронувшись рукой до моей спины, когда мы подошли к двум дверям: они сходились в середине, и верхняя часть у них была стеклянная. – Мы почти пришли.
До этого мы шли по коридору, серому и залитому светом, там еще был запах, я его помнил с того раза, как первый раз увидел женщину, которая меня наняла. А после этих дверей мы пошли по другому коридору, более узкому, и запах там был не такой сильный, и там уже было не так светло. Наконец мы пришли к желтой двери в стене. А там Фрэнк остановился, и мне тоже пришлось, он мне подмигнул, взялся за ручку и надавил на нее.
Я чуть вдруг не подпрыгнул, когда дверь открылась целиком, – из-за голоса, который донесся оттуда изнутри:
– Ну, ну, неужели… – И еще какой-то звук, который был из телевизора. Но Фрэнк поднял руку, положил мне на плечо и завел меня в комнату, а потом потянул ручку изнутри, чтобы закрыть дверь.
И вот тогда я понял, что Элизабет – это та самая женщина, которая меня наняла: она сидела с ногами на кресле и улыбалась мне, пока я там стоял.
– Ну, ну, – повторила она, и я решил, что они, наверное, заодно и что, может, как раз Элизабет разглядела это во мне, а совсем не Фрэнк.
– Садись, – сказала мне Элизабет. – Садись же. – Сама она встала и пошла к телевизору, чтобы немного убавить звук, а Фрэнк, он стоял у маленького шкафа, в это время спросил меня, не хочу ли я выпить.
– Портвейну? – спросил он, а я весь дрожал, но сел, меня очень путали все их перемещения по этой крохотной комнате, я увидел, как они с Элизабет улыбаются друг другу, и начал думать про то, больно это все будет или не очень.
– Держи, – сказал Фрэнк и поставил стакан на низенький столик передо мной, я подпрыгнул от шума, который от этого получился, и Фрэнк снова немного улыбнулся.
– Он хорошо поработал, – сказал он Элизабет. – Очень хорошо. – И после этого сел чуть-чуть подальше. И Элизабет тоже снова села. Но она в этот раз села не в то же кресло, она подошла к креслу, которое стояло рядом со мной, справа, и от этого я еще сильнее напрягся.
У них тоже были стаканы, у нее и у Фрэнка, и какое-то время они просто из них пили и не говорили ничего, а я смотрел на то, что показывали по телевизору. Но потом женщина, которая меня наняла, наклонилась ко мне поближе и сказала тихо-тихо: