Наливайко
Шрифт:
И все, кто слышал эти несколько реплик Лободы и Наливайко, поняли, что произошла короткая, но острая размолвка между двумя рыцарями украинской земли, меж двумя мировоззрениями. Справедливое замечание Наливайко словно ножом резануло по душе каждого, в ком душа болела за родной край. Впервые в этом казачьем движении судьба Украины и ее честного люда была невидимым, но признанным всеми знаменем и кличем. И это облагораживало души казаков. А ответ Лободы будто едким рассолом пролился на раны казачьей души. Нашлось немало и таких, на кого от этого ответа повеяло охлаждающей струей. Судьба Украины или личная судьба должна каждого волновать в эту минуту?
И зашумел стоявший у воза вооруженный люд, потом шум перекинулся дальше, все больше разливаясь вширь. Два мнения известных им людей боролись между собой, кипели водоворотом, бушевали в споре и перебранке. Круг решал!
Около воза очутился Карпо Богун. Реплики Наливайко и Лободы дошли до него, пройдя через сотни уст. Голова работала, добираясь до истины. Хмурилось чело, воздух распирал легкие.
— Что правда, то правда, товарищество честное.
Гетмана. выбрать нужно, нужно навести порядок в таком войске… Но гетман нужен для того, чтоб он наше войско восставших хлопов возглавил да за правду нашу бедняцкую, за счастье наших детей, наших жен, за вольную жизнь для всего народа ратовал бы!..
— Кто это говорит? — спросил Лобода у Шостака.
— Карпо Богун, верный рубака Наливайко и боевой побратим его.
Шаула подошел к краю воза, оперся ногою о боковой брус и торжественно снял тяжелый шлем. Вынырнувшее из-за туч солнце засияло на блестящей стали его лат, а ветер заиграл толстым оселедцем на его голове. Над толпой взметнулись шапки, шум умолк.
— Дорогие братья и казаки и вы, уважаемые рыцари-старшины! Разведка доносит, что паны идут всем выводком, паны погнались за нами. А раньше мы гонялись за ними. Брат наш Северин Наливайко разумно сказал, что пока жив пан, не будет счастья людям на земле. И мы, сколько могли, сделали, чтоб меньше осталось на земле панов и ляхов. А теперь паны послали за нами своего верного пса Станислава Жолкевского. Гонятся они за братом нашим Северином Наливайко, это верно, но кого из нас обойдут или помилуют? Наливайко с его казаками принимаем в свою семью и нападение на него примем на всех нас…
— Однако, по справедливости сказать, так князь Ружинский этой ночью напал не на Наливайко, а на пана Шаулу. И если б…
— Не перебивай, Панчоха, когда говорят старшие… — остановил его Шостак.
Лобода одобрительно наклонил голову в сторону Шостака. Но около воза зашумели наливайковцы, им ответили лободинцы. Зашумели и шаулинцы, разделившись на сторонников тех или других. Матвей Шаула помахал в воздухе шлемом и, не дождавшись пока настанет тишина, заговорил:
— Это верно. Ночью Ружинский напал на наш лагерь, про это я и говорю, братья-казаки. Да на кого ни напади он — на Наливайко, на Шаулу или на пана Лободу, — это все одно. Для того и объединяем силы. Мое мнение таково: выберем гетмана и двинемся на Киев. Нас поддержат киевские мещане и ремесленники. А когда корона сломает зубы о такой дружный отпор, пойдем на Буг. Заставим увеличить реестры, признать казачество и прекратить раздачу ляхам привилегий на нас…
— Хоть и увеличит корона польская реестры, но бедному крестьянину от этого пользы — как от смазанной салом петли на шее, — не утерпел Наливайко. — Я тоже за то, чтобы выбрать гетмана и поклясться упорно защищаться от пана и ляшской короны. Только делать это нужно с ясной головой. Лучше нам соединенными силами пройти на Сечь, побольше собрать в одно место наши хлопские силы, обратиться к Москве, а друг другу ясно сказать, за что поднимаем меч против короны и панов. Мы поднимаем его за нашу свободу, за родной «рай, за то, чтоб обширные земли и леса и рыбные ловы перешли в наши хлопские руки, за равные законы и жизнь без пана и без батрака. Каждый себе пан и собственного труда хозяин. А для защиты края и охраны наших порядков, заведем свои реестры, пан Матвей. Довольно служить панам, сбросим позор рабства, вводимого по прихоти и по привилегиям панским, и самих панов поровняем в правах человеческих…
— К себе, пан Северин, воеводу Острожского приравняешь? — едко спросил Лобода.
— Никого из панов, даже пана Лободу, к себе равнять не буду…
Хохот прокатился в ближайших рядах казаков. Лобода отошел к Шауле, стал рядом с ним и так оперся своею тяжелой ногой на продольный брус, что тот даже заскрипел.
— А я предлагаю стать лагерем и отправить послов к пану польному гетману коронных войск. Поставим свои условия, которые изложил пан Матвей. Заслушаем корону и на чем-нибудь договоримся, лишь бы не проливать напрасно крови.
— Не жалей панской крови, пан Лобода, а то свою расхлюпаешь, удирая от жолнерского меча. Я, бедный крестьянин Карпо Богун, не жалею своей крови, чтобы сыну моему и всему народу спокойнее жилось в краю. Пан меня нагайкой наказывал, — почему ж это я должен с ним так миролюбиво договариваться? Позор!..
Сильный голос Богуна и слова его зажигательной речи всполошили передних, перекинулись дальше, вихрем понеслись над тысячами вооруженных людей. Старшины то один за другим, то все вместе пробовали успокоить поднявшуюся бурю голосов, но потом и сами заспорили меж собой. Богун соскочил с воза и скрылся в толпе. Наливайко, не вмешиваясь в спор старшин, тоже соскочил с воза на землю. Его место на возу занял Шостак. Резкий голос Шостака прозвучал над головами, и шум стал понемногу стихать.
— Выберем своим гетманом славного рыцаря Матвея Шаулу и поручим ему наши души, нашу свободу и наш край. Пан Наливайко Прав, что на нас может напасть, как коршун на цыплят без наседки, этот перевертень польский, гетман Жолкевский. Послушаемся пана Наливайко, ударим на ляхов, когда в этом будет нужда. А сейчас выступим в Киев, дальше видно будет, как бог повернет судьбой казачьей… Так поднимаю шапку за Шаулу!..
— Шаулу-у!.
— Наливайко!
— Лободу, Лободу!
— Шаулу! Матвея Шаулу! — надсадно кричали шаулинцы, в лагере которых происходил этот решающий круг.
Они еще теснее сомкнулись вокруг воза и в один голос громко выкрикивали имя своего вожака и командира. Лобода метался по возу из стороны в сторону, размахивал булавой и хотел было соскочить с воза, чтобы оставить круг. Но Юрко Мазур схватил его поперек туловища и опять поставил рядом с Шаулою.
— Узнаю полковника пана Лободу. Опять он горячится, как и в Сечи. Отдайте, пан Лобода, булаву, как бы вы не потеряли ее часом. Ни по-вашему, ни по-нашему, — пусть Шаула гетманует, порядок дает…
Лобода посмотрел на Мазура свысока, но потом огляделся с неприкрытым отчаянием. К возу проталкивался Стах Заблудовский, единственный, кто выражал слепое желание не то чтобы спасти, а хотя бы угодить Лободе своей преданностью. Это и была последняя капля, переполнившая чашу, испитую Григором Лободой на этом круге. Еще раз, уже сдержаннее, посмотрел на Юрко Мазура. Ответив на его насмешливую улыбку презрительным взглядом и слегка поклонившись толпе, Лобода протянул булаву Матвею Шауле.
— Казак привык подчиняться воле круга, как самому суровому приказу казачьего похода. Прими, пан гетман, этот знак власти и прикажи… полковнику Лободе действовать, как тебе, пан гетман, разум подсказывает и бог велит…