Наложница для нетерпеливого дракона
Шрифт:
Внезапно для самого себя он понял, что хочет этого больше, чем ее богатств, хочет неистово, до дрожи, до сильнейшего возбуждения, до припадка, который отключает разум и корежит, корчит тело. Робер хотел эту женщину; хотел отнять у Дракона его любимую игрушку и обладать ею, хотел понимать, что она только его, что она никогда больше не достанется Дракону, хотел трахать и мучить ее, слушая крики и слезы, наслаждаться ее отчаянием и беспомощностью. Вот что влекло его, заводя до слепоты, до безумия, до стыдного оргазма, от которого у Робера ноги подкосились, и он внезапно упал на ступени лестницы, зажимаясь, скрючившись, как ощипанная птица.
Дыхание его, хриплое и шумное, наполняло
— Припадочный, — сказал Мишель, покуда Робер, трясущимися скрещенными руками закрывая голову, словно опасался, что сейчас на нее обрушится удар, приходил в себя.
— Помолчи-ка, — огрызнулся слабым голосом Робер. — Не то отведаешь палки. Пошли…
****
Когда Драная Задница отмыла Мишеля душистым мылом и окатила его розовой водой, тот перестал вонять потом, кислятиной и прокисшим вином, волосы его заблестели на солнце как белое золото, а глаза избавились от похмельной красноты. Он снова стал похожим на нежного, мягкого и доброго Мишеля, какой когда-то сумел подобрать ключик к сердцу юной невинной Хлои. Робер разыскал одежду получше, рубашку с плоеными рюшами на воротнике, кружевной галстук и расшитый серебром камзол, — и Мишель стал похож на гладенького принца из сказочной истории, каких он перечитал Хлое превеликое множество.
— Не забудь, — собственноручно начищая туфли Мишелю до блеска, чтоб пряжки горели на солнце как жар, ворчал Робер. — Ты должен быть героем-освободителем, твоя речь должна литься из уст как сладкий мед, и я очень рассчитываю, что ты как следует напряжешь свои мозги, чтобы она поверила тебя. Если ты, мелочь подвальная, посмеешь выкинуть какой-нибудь фокус, я просто убью тебя, а труп повешу на стенах этого замка. Ясно?
Мишелю было ясно.
— Теперь ты, Драная Задница, — скомандовал Робер, и взмокшая от усердия и горячей воды графинька откинула с вспотевшего лица пряди волос, выбившихся из-под ее платка. — Он так запросто к Леди Дракон не подойдет, а вот ты — запросто. Едва она попросит принести ей, скажем, воды — освежиться, — или еще что, как ты должна быть тут как тут, и сунуть ей записку. Якобы в благодарность за ее заступничество хочешь ей помочь втайне от Дракона. Если спросит — скажешь, повстречала его в саду, когда обкладывала навозом розы. И все.
«Устроим их свидание, — думал злорадно господин Робер. — Для ревнивого дракона одного факта их встречи будет достаточно, чтоб он взбесился и отстранил ее от себя, отказался от мысли на ней жениться. Тут бы и мне влезть; вступиться за нее и прикрыть бесчестье, выразив желание на ней жениться».
Под его диктовку Мишель написал письмо с витиеватостями, на которые Робер оказался способен не менее самого обольстителя, и Драная Задница исчезла с запиской.
— Ну, а теперь в сад, — скомандовал Робер. — Сядешь в беседке, увитой плющом. Сорвешь розу; рядом хмель цветет, вьются бабочки. Воздух звенит от жужжания крыльев прилежных пчел. Романтика! Можешь попытаться заплакать; женщины это ценят. Скажешь ей, что тайком прибыл с гостями и, рискуя жизнью, тут спрятался, чтобы хоть раз ее увидеть, перекинуться словом!.. Наплети ей вранья побольше, про свои чувства и разлуку. Ну, пошел! Поворачивайся, болван!
…Мишель сделал все в точности; все-таки, он был отменным актером, и принял наиболее выгодную позу, так, что падающие на его голову лучи солнца золотили его волосы и просвечивали светлые глаза до самого дна, делая их похожими на прозрачные хрустальные озера. На лицо себе он натянул возвышенную маску страдающего мученика, потерявшего самое ценное — смысл жизни. Робер, засевший в кустах, только языком поцокал, наблюдая за Мишелем все то время, что пришлось ожидать Хлою. Тот ни на миг не отвлекся от возложенной на него роли. Он то замирал на лавке, закрыв лицо руками, то вскакивал с места, словно услышав шаги, и с надеждой оглядывался кругом, то обессиленно падал на сидение и заливался горьким слезами, словом — страдал.
«Вот интересно, — размышлял Робер, — а придет ли Хлоя? Да что за глупые мысли, — тут же одергивал он сам себя, — конечно, придет! Она всего лишь маленькая, напуганная девчонка. К тому же, даже если она больше не любит его, даже если в ее сердце умерло последнее доверие к нему, какая женщина откажется глянуть в глаза неверного возлюбленного и сказать ему последнее слово? Особенно теперь, с высоты ее положения. Не-ет, она придет. Хотя бы для этого. Я точно знаю!»
И господин Робер оказался прав; ждать им с Мишелем пришлось довольно долго, Мишель даже придремал и Роберу пришлось кинуть в н его камнем, чтоб разбудить, когда на садовой дорожке, посыпанной крупным песком и гравием, послышались шаги и солнце блеснуло на узком серебряном венце Хлои.
— Любимая! — выкрикнул Мишель, подскакивая, чуть отставляя назад ножку, протянув вперед ручки и принимая изысканную позу, так похожую на те, которые принимают танцоры балета. — Ты не испугалась гнева Дракона, ты пришла! Я знал, я верил — у тебя самое храброе сердце на свете!
Хлоя, подбирая темные юбки, неспешно вошла в беседку и неподвижно встала перед Мишелем, сложив руки на животе. Ее светлые глаза ничего не выражали. Спокойно и молча рассматривала она бывшего мужа, и Робер затаился, вытягивая шею и стараясь увидеть в лице Хлои хоть намек на чувства.
— Я прибыл к тебе с гостями Дракона, — чуть подвывая, продолжил Мишель, притворно трепеща и прижимая руки к сердцу. Ветер играл его рюшами и кружевным галстуком красиво ерошил пышные волосы. — Я хотел хотя бы краем глаза увидеть тебя и узнать, что с тобой все хорошо…
— Хорошо? — переспросила Хлоя с ледяным спокойствием. — По-твоему, это хорошо — быть отданной собственным мужем на растерзание Дракону? Хорошо быть обесчещенной?
— Любимая, поверь, — все так же трагично провыл Мишель, выстраиваясь в другую, не менее красивую позу. — Я не виновен! Нет!
— У меня есть дарственная грамота, — негромко перебила его излияния Хлоя, неспешно разворачивая у Мишеля перед лицом документ, — написанная твоей рукой. Я хорошенько ее изучила. Я перечитывала ее множество раз, стараясь понять, как ты мог это сделать, — в ее грозном голосе, сорвавшемся на крик, прорезались безумные, яростные ноты, зазвучал такой металл, что оба — и бывший муж перед грозной Хлоей, и спрятавшийся в кустах Робер, — невольно поежились.
— Любимая, — вкрадчиво произнес Мишель, пробежав строчки глазами. К чести его нужно отметить, что он даже в лице не изменился. — Но это не моя рука. Любой почерк можно подделать, как и печати, и бумагу…
По губам Хлои, слушающей эти оправдания, скользнула поистине адская усмешка, чудовищная настолько, что Мишель, увидев ее, осекся и замолчал, и Робер поглубже спрятался в свои кусты.
— И привычку большим пальцем смазывать чернила, — медленно произнесла она, переворачивая грамоту и демонстрируя побелевшему от страха Мишелю упомянутое грязное пятно, — тоже?
С минуту тот молча изучал неоспоримое доказательство своей вины, глотая слова оправданий. Хлоя по-прежнему спокойно и холодно смотрела на него, не делая попыток ни вцепиться ему в волосы, ни надавать больных пощечин, ни исцарапать с криками и слезами лицо.