Наложница огня и льда
Шрифт:
И, в отличие от алхимических исследований, яды всегда имеют хороший спрос.
— Айшель, — Нордан произносит мое имя едва слышно и в его устах оно звучит иначе, приобретает новые, неведомые мне прежде оттенки. Заставляет сердце дрогнуть, распуститься хрупким весенним первоцветом. — Красивое имя. Нежное, воздушное, ускользающее, как ты сама. Айшель.
Неприметная дверь в створке ворот перед нами открылась бесшумно.
— Добрый день. — Вышедший на улицу молодой мужчина, черноволосый, с аккуратной короткой бородкой, одетый просто — и не поймешь, хозяин или слуга, — склонил чуть голову в знак приветствия, посмотрел на меня заинтересованно, но быстро, поверхностно, в рамках приличий.
Я
— Ты его знаешь? — тон резкий, недовольный, требовательный. Ни следа нежности, от которой минуту назад в сердце распускался цветок.
— Нет, конечно, — откуда? Я не знаю тех, кто живет по соседству, что говорить о людях, чьи дома расположены дальше по улице?
— Впредь не покидай территорию особняка без разрешения. Если ни меня, ни Дрэйка нет — сиди дома, подышать свежим воздухом можно и в саду. Сегодня я почувствовал, что ты ушла, а завтра, допустим, меня дома может и не быть. С незнакомцами не разговаривай, посекретничать о девичьем ты можешь и с Лиссет.
— Спасибо тебе, господин ледяной, за доверие высокое, оказанное мне, скромной кицунэ, — съязвила лисица.
— Я еще прослежу, стоишь ли ты его. Считай, что выдано авансом.
— Может, Айшель пора паранджу носить, как жительницам стран за восточными горами?
— Паранджу не надо, но гардероб я бы пересмотрел. Подозреваю, что там завалялась куча неподходящих приличной девушке вещей, купленных с твоей подачи.
У самых ворот я оглянулась вновь. Мужчина по-прежнему стоял на том же месте, наблюдая за нами внимательно, удивленно и немного неодобрительно.
— Слушай, я понимаю, что к своей паре отношение совсем другое, нежели к своей… собственности, но тебе не кажется, что ты бросаешься из крайности в крайность? — заметила Лиссет. — Туда не ходи, этого не делай.
— Мои крайности тебя не касаются, Лиса.
Мы пересекли двор, вошли в дом. В холле Нордан отпустил меня, и я шагнула к Лиссет, настороженная его запретами, странной реакцией на человека, всего лишь поздоровавшегося с нами.
— Какая-то более объективная причина твоего поведения существует? — спросила лисица. — Или попросту собственнические инстинкты взыграли?
— Существует, — в голосе Нордана пробивались нотки раздраженные, нетерпеливые. — Но отчитываться перед тобой я не намерен.
Со двора донесся рокот мотора заезжающего автомобиля. Нордан и Лиссет умолкли, переглянулись. Прежде, чем открылась дверь, я поймала тончайшую нить аромата сандала и лета, вдохнула глубоко, чувствуя, как всколыхнулась радость.
— Ты рано, — констатировал Нордан напряженно.
Дрэйк закрыл дверь, стремительно прошел через холл к лестнице.
— Лиссет, хорошо, что ты здесь. Поможешь Сае собрать необходимые вещи.
— Мы куда-то едем? — уточнил Нордан.
— Мы — нет. — Дрэйк остановился у подножия лестницы, оглянулся на нас. — После недавних событий Октавиан счел, что Валерии необходимы покой и уединение. Сегодня она тайно покидает Эллорану и вместе с Катаринной и ограниченным кругом приближенных отправляется в загородную императорскую резиденцию. По приказу Октавиана я и Беван также должны присоединиться к Катаринне с дочерью.
— Догадываюсь, к чему такая спешка, однако пока никак не пойму, при чем здесь… — Нордан запнулся, посмотрел на меня, — Сая?
— Валерия
— И ты согласился? — взгляд на Дрэйка, выразительный, с намеком откровенным, не понятным лишь Лиссет. — Пошел на поводу у малолетки?
— Октавиан не увидел в желании дочери ничего предосудительного, — твердо возразил Дрэйк. — И Сая поедет туда не одна. Она поедет со мной. В защищенную императорскую резиденцию, где никто глаз с наследницы не спустит, где к Валерии не подойдет человек, не одобренный сначала ее отцом и не проверенный службой безопасности. И всего на три дня.
— С тобой. И с Беваном.
— О Беване следовало подумать прежде, чем ты попытался подарить ему Саю. К счастью, Бевану не известно истинное назначение твоего клейма и чувствует он его сугубо как твою отметку, а Саю, прошу прощения у дам, воспринимает как нашу необременительную прихоть. Надеюсь, что для него так оно и останется. Выехать придется рано, в восемь часов утра. — Дрэйк повернулся, поднялся по лестнице.
Помедлив, я направилась следом.
— Айшель.
— Я должна ему рассказать, — ответила я, не оборачиваясь, и, подобрав край юбки, взбежала по ступенькам.
Мне не надо выяснять, куда пошел Дрэйк. Запах и логика подсказывали, что в свои комнаты, и я снова удивилась собственному обострившемуся обонянию. Хотя другие запахи по-прежнему не имели для меня ни такого значения, ни яркости. Только Нордана и Дрэйка.
Мой робкий стук в дверь. Шаги по ту сторону и распахнувшаяся створка. Искреннее удивление во взгляде.
— Сая?
— Я готова все рассказать. Прямо сейчас, — выпалила я на одном дыхании.
Не дожидаясь разрешения, не позволяя себе передумать, я проскользнула мимо мужчины в гостиную, приблизилась к кофейному столику. Повернулась к Дрэйку, в который уже раз комкая края шали. Мужчина закрыл дверь, обернулся ко мне.
— Я не Сая. Мое настоящее имя Айшель Ориони. Мой отец лорд Ориони, известный как Стеклянный безумец Ориони, алхимик, изготовитель и изобретатель ядов. Я скрыла свое имя, потому что… потому что боялась. Имена ядоделов не известны широкой публике, простым обывателям, тем, кто далек от подобных вещей, кому не случалось сталкиваться с этим миром. Однако в свободной Феоссии у папы была лицензия и защита нашего короля, а в павшей… если папа и мама вообще живы… И бабушка… Она покинула Феоссию еще до вторжения. Мама писала, что бабушка и требовала, и умоляла сына уехать с ней, но папа отказался… опять. И когда после захвата храма записывали наши имена, я вдруг представила, что, если позже бабушка попытается разыскать нас, разыскать меня? И найдет свою внучку… шлюхой-невольницей в борделе… если сумеет найти когда-нибудь… если я буду еще жива к тому времени… поэтому назвалась другим именем и фамилией. Какой был бы позор для почтенной леди Ориони… будто мало ей сына… А Шадор… работорговец, которому я досталась, даже фамилий наших не спрашивал, — я уткнулась глазами в пол, вспоминая мысли, что бились в моей голове тогда, страх, панику, которые я отчаянно пыталась сдержать, не дать им выплеснуться в истерику, подобную истерикам и слезам остальных послушниц. — Не знаю, почему я так поступила. Понимаю, это глупо, это бессмысленно, но все, о чем я могла думать в тот момент, это о бабушкиной реакции и как не сорваться. Я смотрела на старших жриц и старалась быть как они. Не плакала, не кричала, не сопротивлялась, даже когда нас обыскивали. До ужаса боялась, что меня могут ударить, если я не буду выполнять требуемого. Родители никогда не наказывали меня… телесно, и в пансионе это запрещалось, а тут на моих глазах ударили нескольких девушек… сильно, до крови… и наставниц, которые пытались их защитить…