Нам не страшен Хуливуд
Шрифт:
– Столкнулись две машины. Новехонький серебристый «БМВ» и колымага семьдесят четвертого года выпуска. Водителя колымаги убило. Водитель «БМВ» дождался нас у входа в кофейню. Мы вызвали детективов, потому что имела место жертва…
– Прошу прощения за то, что вас прерываю. Только одна жертва?
– Было и другое тело, прикрытое одеялом. Женское. Строго говоря, ее смерть не могла произойти в результате аварии.
– Не могли бы вы описать мне это тело?
– Тело было без головы. Будь голова на месте, женщина была бы пяти футов одного дюйма ростом и примерно ста пяти фунтов весом. Азиатского происхождения. Возможно, китаянка. Но скорее всего, вьетнамка. Ноги кривоваты и грудь очень маленькая. Скорее всего, сайгонская шлюха.
Свистун мог бы сказать, что подобный портрет, составленный на основе обезглавленного тела, был профессиональным шедевром, однако решил удержаться от этих слов.
– А с чего вы взяли последнее?
– У нее была татуировка на бедре с внутренней стороны. Бабочка. Именно так сайгонские торговцы живым товаром метят тамошних шлюх.
– Вы поискали ее по своим архивам?
– Нам было велено не встревать. Нам было велено считать, что ее там не было.
Свистун передал ему пятьдесят баксов.
– А кто попросил вас с Оборном обо всем забыть?
– Лаббок и Джексон приказали нам забыть о ней.
– А вы всегда беспрекословно выполняете распоряжения детективов?
– Я делаю все, что приказывает мне инспектор из управления.
– А как этого инспектора звать?
– Спокойной ночи, говнюк.
– Вы взяли у меня пятьдесят долларов.
Шуновер посмотрел на купюру, которую держал, прижав ее ладонью к столу. Посмотрел на нее так, словно она была единственным доказательством его коррумпированности. Потом перевел взгляд на окна квартиры, в которой проживал с женой и пятью детьми.
– Лейтенант Манси.
– И поднес руку к паху, как будто почувствовав внезапную судорогу.
– Пошел на хер, – сказал он.
Глава одиннадцатая
Без косметики Лейси Огайо выглядела в аккурат Лореттой Оскановски. У Лоретты Оскановски были вялая кожа, маленькие глазки и кривые зубки – и именно таковой она собиралась оставаться и впредь, даже если этот бойкий на язык ублюдок по имени Чиппи Берд вновь заявится с намерением залезть ей под юбку. Пригласит ее куда-нибудь в бар или в ночной клуб послушать музыку, может быть, джаз. Малость поразвлечься. Пропустить пару стаканчиков. Подмаслить ее. Подмаслить ее так, чтобы она раздвинула ноги.
Не то чтобы она была к этому не готова. Вполне готова. Но она не считала себя вертихвосткой. И дешевой давалкой тоже не считала. Тот, кому хочется, чтобы ему обломилось, должен изрядно потрудиться. А не тащить ее в первые же придорожные кусты.
Той ночью, после всех этих ужасов, доставив ее[домой, этот сукин сын надумал уделать ее прямо у нее дома – с глухой бабкой в соседней комнате. Господи, он что, последний стыд потерял? Или вообще ничего не боится? Трахаться, зная, что бабка в соседней комнате. Может, еще и в клозет через нее прогуляться!
Там-то, на озере, он сильно прибздел. Она почуяла это, когда те двое принялись играть в футбол человеческой головой. Причем они-то сами еще и не знали, что это голова. Могли бы решить, что двое пьяных играют в мяч. Но Чиппи сразу же понял, что тут что-то не то. Что-то совсем не то. Понял это – и затих, как мышь, только губы шевелились: видать, молился, чтобы те двое не посмотрели в его сторону. Вот почему она не нажала на гашетку, хотя ей этого страшно хотелось. Чтобы спугнуть этих пьяных. Но что-то в повадках Чиппи подсказало ей, что и она сама должна затихариться. И слава Богу, она так и сделала.
А уже на следующий вечер Чиппи начисто забыл о том, как прибздел. В местной «Таймс» не было про найденную голову ни слова. Только маленькая заметка на пятой полосе. И то же самое по ящику. Кривая ухмылочка в самом конце шестичасового выпуска – как будто отрубленные головы – это не ужас, а всего лишь диковина. Курьез, и скорее забавного свойства. Голова азиатки. Кому какое дело до того, что азиатке или негру отрубили голову?
– Мелкая рыбешка, – сказал Чиппи. – Не о чем беспокоиться. Пошли лучше прошвырнемся.
И он продемонстрировал ей пачечку баксов.
Вот она с ним и пошла. К «Пастуху» во Французский квартал, послушать соло на саксофоне. К алжирцам и мавританцам в кабак "У Мула". Потом к Джимми Флинну на площади Святого Петра, где сам Джимми Флинн стоял за стойкой и травил истории, да и послушать был не прочь.
И этот идиот Чиппи, конечно же, купился. Просто не смог не похвастаться. Рассказал Джимми Флинну и всем, кто был в баре, о том, что они стали свидетелями игры в футбол человеческой головой.
Понятно, началось всеобщее ликование. Выпивка за счет заведения. Все улыбались им. Трогали их руками. А один затеребил ее за рукав и сказал, что он репортер «Энквайрера», крупнотиражной газеты общенационального значения.
– Неужели вы не знаете нашу газету? В любом супермаркете по всей стране. Лежит прямо рядом с кассой. Да ведь и сотня вам не помешает, верно? Ну хорошо, две сотни. Только расскажите мне вашу историю. Дайте мне эксклюзивное интервью. Давайте рассказывайте. Да бросьте вы, на хер, ломаться. Воды в рот набрали, что ли? Ну, давайте же. Своими словами. Ну, пусть малышка сама расскажет. Своими словами. А теперь посмотрите сюда.
И две вспышки магниевой лампы. Одна – на Чиппи, другая – на нее.
На следующий день не случилось ровным счетом ничего. Те двое безумцев так и не появились. А она боялась того, что они возьмутся за нее и обойдутся с ее головой привычным для себя способом.
Еще через день «Энквайрер» поступил в продажу – в киосках и в супермаркетах. И по-прежнему никто ее не сцапал, никто не пришел по ее душу. Ужас, вызываемый у нее одним только именем Баркало (кем бы ни был на самом деле этот человек), начал мало-помалу сходить на нет. Зато воспоминания о дармовой выпивке, о всеобщем восхищении, о стодолларовой купюре – вот они-то стали казаться по-настоящему сладкими.