Нам не страшен Хуливуд
Шрифт:
– Никогда ни о чем подобном не слыхивал.
– Тело молодой азиатки. На бедре вытатуирована бабочка.
– Столько этих татуировок вокруг!
– Так вот, насчет той, предыдущей, женщины, которую я к вам направил. У нее тоже была такая татуировка. Не могло ли это тело случайно оказаться ее телом? Предлагая вам сотрудничество, я сказал вам, что мне необходимы гарантии того, что ничто не привлечет внимания ни к вам, ни ко мне.
– Ради всего святого, мистер Кейп! Думаете, мало потаскушек украшают себе жопу бабочкой? Я скажу вам так: с безмозглыми бабами я имею дело сколько угодно, а с безголовыми – нет уж, увольте!
И Баркало рассмеялся собственной шутке.
– Есть в вас, Баркало, что-то милое, – равнодушно пробормотал Кейп. – Я ведь только спросил. Нет, и в самом деле, только спросил.
Получать информацию в Дорожном управлении – дело безнадежное, если не умеешь вставать на задние лапки и умильно «служить» перед тамошними чиновниками.
Женщина с подсиненными волосами и в гигантских очках не сочла бы Уистлера симпатичным посетителем, даже если бы он вошел на цыпочках и поклонился ей до земли. Она ожесточилась, потому что жестокой была ее жизнь среди картотечных ящиков.
– Я пришел сюда вот за чем, – начал Свистун. – Расспросить об аварии, происшедшей нынешней ночью на углу Голливудского бульвара и Виноградной. Во время аварии пострадали мои газетные автоматы, целых шесть штук. А я с этого живу, и кто-то должен оплатить мне их починку.
– Ступайте в полицию. Все это должно быть отражено в журнале происшествий.
– У вас это тоже отражено. А сегодня такой денек, что я предпочел бы иметь дело с красивой женщиной, а не с полицейским, у которого плоскостопие и запор. Когда полицейскому случается провести ночь без сна, он становится зверем. Он сразу же спросит у меня, с чего это я взял, что водитель не подал на меня в суд за мои автоматы, которые помешали ему проехать, ну, и тому подобные глупости. Начнется спор, мне придется сослаться на Первую поправку. Вы же сами знаете, как оно бывает, когда сдуру свяжешься с полицией. Однажды я спросил у офицера, как попасть в библиотеку. Он сказал: прямо через дорогу. Я перешел – и он тут же оштрафовал меня за переход в неположенном месте.
– Господи, ну вы и балаболка, – воскликнула Женщина с подсиненными волосами и полезла в картотеку за нужной справкой.
Она обернулась быстрее, чем Свистун мог надеяться. Постучала гуттаперчевым пальцем по карточке три на пять дюймов. Вроде даже заулыбалась.
– Отчет о дорожно-транспортном происшествии в районе Голливуда, в два часа двадцать одну минуту, составленный по показаниям Роско Силверлейка…
– Боско?
– Нет, Роско Силверлейка… закусочная «Милорд» на углу Голливудского бульвара и Виноградной.
Она улыбалась все шире.
– Машина врезалась в фонарь. Один погибший. Вильям Забадно, служащий округа, водитель означенной машины.
– Служащий округа?
– У него была лицензия на обслуживание морга муниципальным транспортом.
– А мои автоматы не упомянуты?
– О них ни слова.
Ее улыбка стала невыносимо широкой. Чувствовалось, что ее распирает от удовольствия из-за того, что она может огорчить посетителя.
– И никаких свидетелей?
– Только Роско…
– То есть Боско…
– Силверлейк.
Она вручила ему карточку с таким видом, будто вознамерилась его добить.
– Ну, и что вы собираетесь делать теперь?
– Поеду в полицию, – ответил Свистун.
Взяв с блюда грейпфрут, Баркало задумался о грейпфрутах. Плоды лопались, когда он вгрызался в них. Иногда ему случалось швырять ими в голубей.
И каждый раз, попав, он оглушительно хохотал.
– Ради всего святого! Не мучай несчастных птичек!
Голос, похожий на писк попугая, донесся из влажного сумрака, похожего на трясину, в центре которой парила низкая кровать. И в этом голосе не было подлинной энергии.
В постели лежала желтоволосая женщина. Обнаженная, возлежала она на подушках, груди всею своею тяжестью раскинулись по круглому животу. Глаза – ослепительно голубые, как две стекляшки, казались на этом лице двумя засахаренными конфетами. В руке она держала высокий бокал, в котором отливала зеленым светом слегка фосфоресцирующая жидкость.
– Выпей своих червячков, Буш, и не мешай мне заниматься своими делами, – отозвался Баркало.
– С добрым утром! В абсенте нет червячков.
– Почему же тогда говорят, что абсент – это напиток с червоточиной?
– Да это просто такое выражение, – пояснила Буш.
– Не знаю, почему ты пристрастилась к этой дряни, – сказал Баркало, не повернувшись к женщине, которая сейчас корчила ему в спину гримасы. – К тому же это контрабанда. Или тебе это неизвестно?
Она рассмеялась – и это прозвучало как тявканье маленькой собачонки.
– Приходится привозить его сюда из Швейцарии, – продолжил он. – В любую минуту меня могут на этом подловить.
Она рассмеялась еще раз, короткой очередью, так, словно отмеряла свой смех унциями.
– Он сводит тебя с ума. Вызывает белую горячку. – Он поднялся с места и стряхнул ореховую крошку и сахарную пудру с обнаженной груди и живота, вытряхнул из волос, которыми густо поросло его тело. – От него у тебя больше галлюцинаций, чем ты в состоянии вынести. Пизда кругом идет. – Он ввалился в спальню на полусогнутых, руки нелепо, но угрожающе болтались по бокам, едва не доставая до полу. Грива, рассыпавшаяся по шее и по плечам, делала его похожим на зверя. Сверкали голые ягодицы. – Он превратил тебя в полную дуру. Сделал двумя тряпками твои груди.
Он завис над нею.
– Осторожней, сукин ты сын, – простонала она. – Ты ведь прольешь мой абсент. Ну погляди, что ты сделал? Пролил мне все на титьки.
Он тут же припал губами к залитым абсентом грудям.
– Прекрати, идиот несчастный, – истерически рассмеявшись, воскликнула она. – Не кусайся, гадина!
Оседлав ее и ухватив за груди, он принялся прокладывать себе дорогу вниз. Всеми четырьмя волосатыми лапищами сдавил ее, не давая увернуться.
– В тебе весу целая тонна, – пожаловалась она. – Сел бы ты, идиот, на диету. Морковку тебе надо жрать, а не орехи. Салат, а не грейпфруты.