Нам нужна великая Россия
Шрифт:
Едва показался Воскресенский проспект, стрелки получили команду остановиться. Направили людей для связи с соседними колоннами...
Но звуки пальбы, шедшие слева, со стороны Шпалерной, поведали об обстановке куда надежнее и красноречивее.
– Две роты за мной!
– тут же нашелся Столыпин.
– Передайте Добржанскому присоединиться. Быстро! Быстро! И пулеметную команду!
– Есть!
– адъютант заспешил на велосипеде, объезжая еще один труп. Этого снег так сильно покрывал, что ясно было: давно лежит, может, еще со вчерашнего
В переулке виднелись перебегавшие с места на место стрелки, ведшие огонь по противнику. Завизжал мотор "Руссо-Балта": проехав через расступившиеся порядки стрелков, бронеавтомобиль заспешил на помощь колонне.
Столыпин едва поспел к самой горячей минуте боя. Часть Воскресенского, от пересечения со Шпалерной и до самой набережной, была запружена восставшими. Он сражались отчаянно, используя тротуары, фонари и колонны с афишами как прикрытие. Ветер подхватил одну из таких афиш и принес к самым ногам премьера. Помимо воли Петр Аркадьевич обратил внимание на текст афиши - это был растиражированный указ о роспуске Думы и наведении порядка. Когда бумага коснулась земли, раздался очередной залп. Он был лучшей рекомендацией силе этого указа.
"Руссо-Балт" вырвался в самый центр улицы, подавляя огнем противника. Засевшие у выхода на набережную бойцы не выдержали и побежали, теряя на ходу раненых и убитых. Иные даже винтовки кидали, чтобы бежать было сподручнее. Те же, кто Захарьевскую до самого Таврического сада, бежать не торопились.
Они отступали медленно, отстреливаясь, в полном порядке. В этих людях легко угадывались бойцы тех солдатских застав, что перешли на сторону восставших в первые дни.
Тут подоспел "Уайт". Творя какие-то чудеса с грузной, в общем-то, машиной, водитель выкатил ее кузовом по направлению к Таврическому. Тут же машина огрызнулась пулеметной очередью. Десяток, а может, больше восставших повалились на мостовую, - и итог боя оказался решен.
– Патроны подбираем, патроны! И оружие!
– унтеры быстро разучили эту команду.
– На сколько выстрелов осталось?
– Столыпин остановил одного из стрелков.
– Ваше Превосходительство! Сам-три! Сам в стволе, три в мешке!
– видно, это была какая-то поговорка, судя по интонации.
– Зато в бою согрелись!
– Понял, - кивнул Столыпин, и стрелок побежал разыскивать патроны.
– Мало, очень мало.
Как раз приблизился Глобачев, и бывший премьер к нему обратился:
– На Таврический может и не хватить, - Столыпин был чернее тучи.
– В казармах, - Глобачев махнул рукой вправо, где угадывалась крыша заветных кавалергардов, - должен быть запас. Главное, чтоб оружейная комната нетронутой осталась.
– Боюсь, что не с нашим счастьем, Константин Иванович, не с нашим счастьем, - и, более уверенно, добавил: - Возвращаемся на Захарьевскую. Тут уже без нас разберутся.
– Петр Аркадьевич, а может, во встречных оружейных магазинах...А?
– наугад предложил Глобачев.
– Суровые времена требуют суровых мер. Если там будут хозяева, выдайте им расписку или еще что. Если нет, составьте список магазинов, где нам пришлось реквизировать оружие.
– Так точно, - Глобачев кивнул и направился к своим, доводить приказ.
Пара магазинов, действительно, на пути им встретилась, - но они были совершенно разграблены. Если что и осталось, так это стекло витрин, лежавшее в снегу без надобности.
– Да. Революция делает богатыми только стекольщиков, - прокомментировал Столыпин.
В душе у него боролись волнение и ожидание: вот-вот Таврический! Вот-вот Таврический! Среди бойцов, видно, царили те же настроения. В глазах появился блеск: с победами идут! Шаги стали увереннее, быстрее. Наконец, в сражении удалось согреться. Если бы на месте стояли, кто знает, может быть, народ бы уже разбежался.
– Казармы, - выдохнул Глобачев.
И действительно: было от чего вздыхать. Огромный комплекс казарм выглядел обездоленным. Окна на первых этажах лишились стекол. Их осколки, перемешанные со снегом, плотным слоем покрывали левую сторону Захарьевской. Помещения конюшен и кузниц - а именно их двери сюда выходили - даже издали казались совершенно опустошенными.
С крыши послышались выстрелы.
– Ложись! Крыша! Крыша!
– раздались ответные выстрелы. Завязалась перестрелка.
"Руссо-Балт" дал несколько очередей: Столыпин видел, как выстрелы стелются по фасаду и рвут металл крыши.
– Заходим! Заходим!
– перебежками, десятка два-три стрелков устремились к воротам конюшен.
– Быстро! Быстро!
Оттуда раздались выстрелы, многократно усиленные эхом. Еще выстрел. Еще. Все стихло. Из дверей помахал старший унтер.
– Заходим! Заходим! Бережемся крыши!
– припадая к земле, бойцы побежали в казармы.
Две цепи перекрыли улицу, прижимаясь к стенам домов. Выдвинули пулемет. Наводчик отер пот со лба, посматривая на крыши. Вдруг покажется кто из восставших?
По пути в казармы бойцы сняли красное полотнище, повешенное над самыми воротами кузницы. Его втоптали в кучу снега, перемешанного с грязью. Прошло всего несколько минут, и полотнище скрылось где-то в этой куче. Оттуда же торчало трехцветный флаг, - его сбросили уже давно, когда происходил штурм казарм.
– Патроны беречь! Патроны беречь!
– это уже Столыпин выкрикнул.
Долгое время было тихо.
– Надо пойти, проверить, осмотреться, - порывался было Столыпин, но его остановил Глобачев:
– Еще будет время. Вдруг там...
Раздался глухой звук взрыва.
– Гранта взорвали, гады!
– в сердцах воскликнул Глобачев.
– Только бы наши не пострадали!
Вслед за этим раздались звуки пальбы. В здание зашло еще до полуроты бойцов. Ожил пулемет: дали очередь по крыше напротив казарм. Едва заговорив, "максим" замолк. То ли срезали цель, то ли поняли, что никого там и не было, то ли еще чего.