Нам с тобой нельзя
Шрифт:
—Да, вроде бы, — мужчина наклоняется, чтобы рывком поднять меня руки, усаживая на колени. Даже пискнуть не успеваю, одной рукой цепляюсь за плечо Никиты, спина у меня голая, зато второй я сдерживаю одеяло у груди, продолжая краснеть, бледнеть, все сразу.
Жук! Ты жук! По телу проходится сладкая истома, перебивающаяся желанием спрятаться в темной комнате. Не то, чтобы я смущалась своего тела, нет. Просто так я еще ни перед кем не красовалась. И если вчера я смутно соображала, то сейчас...да и сейчас я смутно соображаю, но при свете
—Ну что за девочка, а? — шепчет в губы, перехватывая мою руку. Одеяло оседает у бедер, а грудь окутывает прохладный воздух, заостряя соски. Мужчина большим пальцем проводит по ним, как по маслу водит плавно, заставляя прогибаться в спине и выдавать нечленораздельные звуки. Ну что он делает со мной? Прикрываю глаза и лениво облизываю губы, стараясь не растерять последние остатки мозгов, заплывающих нежностью и трепетом. —Не вздумай прятаться от меня.
Потом до меня доходит смысл вопроса. То есть это о чем это он? Может кто-то и привык, что бабы перед ним ноги раскидывают в обе стороны, но это точно не я.
—У тебя есть претензии какие-то?
Никита опускается к шее и ведет губами к мочке, царапая нежную кожу своей щетиной.
—О, тут попробуй выскажи претензию, сразу отхватишь, так что нет, Светлана Арслановна, у меня претензий нет. Есть просьба, — нашептывает в ухо, после чего целует так, что я теряю весь разум, просто растекаюсь перед мужчиной лужицей.
—Какая?
Никита перехватывает лицо за подбородок и уже без шуток проговаривает, но голос при этом нежный, хоть и твердый.
—Я с твоим отцом поговорить хочу сам, чтобы узнал обо всем от меня лично, а не от прислуги или еще какого доброжелателя.
Вглядываюсь в него, примечая мельчайшие морщинки. Слова доходят до меня не сразу, но как доходят, я начинаю нервничать. Скрываться и прятаться? Пока что?
—И что ты предлагаешь? — слова застревают в глотке. Если скажет, что не показывать виду на людях, я начну его сейчас же душить!
—Ты заметила, что вчера мы с тобой сорвались прямо в коридоре?
Я вообще ничего не заметила, ровно, как и не заметила, как довела его до сумасшествия, и сама чуть не слетела с катушек.
—Оу.
Никита многозначительно смотрит на меня, продолжая поглядывать на колышущуюся от рваного дыхания грудь, одной рукой так и удерживает подбородок, а второй водит по животу, вызывая предательские мурашки. Жук!
Жар внизу живота разгорается адский. Ерзаю на месте.
—Повезло, никого не было в доме, только охрана по периметру и по территории, но…я не хочу, чтобы кто-то ушлый заметил, и потом наши отношения стали новостью года, — говорит это так легко и спокойно, как будто мы тут погоду обсуждаем.—Для кого-то слишком приятной и радостной.
Тошнота подкатывает к горлу…что он имеет в виду?
—Что ты такое говоришь?
—Правду, девочка моя. Так что давай пока не отсвечивать, а то я тоже непростой человек, и раньше не было слабостей. Теперь есть.
Руки заводит за спину и продолжает пальцами перебирать позвонки, плавно соскальзывая с одного на другой. Жёсткие подушечки своими умелыми касаниями превращают мозги в кисель.
Не. Отсвечивать. Он словно специально отвлекает меня, чтобы я не взорвалась! Но не на ту напал! Что значит скрывать?
—Это что это значит, то есть, ты будешь с бабами гулять? —пытаюсь скинуть его руки с себя, но он лишь сильнее придвигает меня к груди.
Теперь соски упираются в накаченную грудь, а я носом утыкаюсь в его губы, с шрамом над верхней. Так и хочется провести пальцем. А затем двинуть по роже посильнее.
Потише и не отсвечивать, я что, грязный секрет?
—Вот почему ты все перекручиваешь? М? Я сказал пока что быть потише, а не гулять с бабами. Тебя это тоже касается, — не говорит, а рубит. Пока что...пока что. Касается щеки и как-то грустно произносит глядя мне в глаза, — так нужно. Ты не секрет, но мне нужно, чтобы пока об этом никто не знал. Все остальное моя забота. И дело не в отце, Свет. Но с этим разберись.
Затем шарит рукой в кармане и протягивает мне телефон с множеством пропущенных от сами знаете кого. Ну позвонил он всего-то десять раз вчера и сегодня пять, тоже мне проблема. Есть такое у Евтушенко. Бесит его, если не берешь трубку.
—Вот почему я проснулся не с тобой в обнимку. Думал, что выкину твой телефон в окно. Навязчивости ему не занимать, малыш, — даже его «малыш» сейчас не звучит мягко, скорее напоминает звук отбойного молотка.
—Я потом поговорю с ним, — пытаюсь привстать, но Никита не дает мне этого сделать, скрепляет ладони замком у меня на талии.
—Сейчас и поговоришь, при мне, — взгляд колкий и режущий без ножа.
—Ник, да поговорю я с ним, что ты начинаешь прямо с утра строить? — мямлю и жалуюсь. Даже губы надуваю, но он лишь опускает взгляд на них и ничего. НИЧЕГО. Это только на папу работает, да? Очень жаль.
—Набирай и говори. Я не строю, ты еще не знаешь, как я строю. Но имей в виду, если после твоего звонка он не поймет, то тогда я поговорю с ним сам, за последствия не ручаюсь, — притискивает меня к себе, и от каждого слова грудина вибрирует, мягкими импульсами расползаясь по телу, приятно оседая внизу живота.
Делать нечего, тыкаю на клавиши и смиренно жду ответа на затяжные гудки. Ждать долго не приходится. Как только слышу уставшее «алло», выдаю одним порывом.
—Кирилл, ты прости за вчерашнее, но у нас не получится видеться, и вообще общаться. Так вышло. Пока, — не жду ответа, а сразу бросаю трубку, чем вызываю новый приступ смеха у Никиты. Он целует меня в плечо, а потом ведет языком вдоль ключицы. Все, на что меня хватает, это скинуть телефон на кровать, чтобы девайс не разбился о мраморный пол.