Нам с тобой нельзя
Шрифт:
—Охрану усилим, — Агафонов тенью возвышается над всеми. Главный по безопасности, бывший вояка и боксер. Такой же отбитый, как и все бойцы, прошедшие бои без правил.
—Это может быть связано с главной моей проблемой? — кручу в руках пустой стакан, рассматривая тонкие грани.
—Только если Евстахов нашел того, кто очень сильно ненавидит Темного, чтобы помочь ему в таком деле, —Кент скептически выгибает бровь, а я вот не так оптимистично рассматриваю тот вариант.
—Но таких уже нет. Они все мертвы, — задумчиво резюмирую. —А они ведь мертвы, не так ли?
Мы на пороге грандиозного шухера, господа присяжные заседатели.
И во всем этом я думаю только о Свете, нащупывая в кармане трубу. Звонить Темному или сами разгребем?
23
СВЕТА
Ощущаю скользкий холод, заставляющий меня покрываться мурашками, что очень странно, ведь обычно Никита действует на меня как печь, укутывая вязким теплом, струящимся по телу от настойчивых и порой грубых касаний мужского тела. С трудом разлепляю глаза и понимаю, что в комнате я одна. Позже осознаю, что и в доме тоже, пройдясь по периметру и не обнаружив никого и ничего, кроме оглушающей пустоты, я решаюсь отыскать телефон.
На улице непроглядная глубокая ночь, я одна, ну ладно, технически по периметру куча охраны, но это не отменяет того факта, что я не понимаю происходящее и однозначно волнуюсь. А еще почему-то мне страшно, как будто вот-вот произойдет нечто, стирающее все хорошее из моей жизни.
Просто глупости маленькой девочки, так я себя успокаиваю. Как все мы в детстве боялись мифических чудовищ под кроватью, так я периодически могу себя накручивать относительно всего.
Почему он ушел и куда? Противный червячок не дает мне спокойно лечь спать, что сделала бы любая рядовая женщина на моем месте, так что я плетусь на кухню и начинаю есть. Пожалуй, единственное, что сбавляет обороты моей нервной системы — это еда, я, как принято у многих, тоже заедаю стресс. Попутно выхватываю телефон и набираю номер Никиты, разумеется, кроме как гудков, меня тут ничего не ждет. А если он...нет. Гоню все негативные мысли прочь.
Холодок невесомо проходится вдоль позвоночника, мне внезапно становится зябко, до противных колющих ощущений на кончиках пальцев. Свистящий звук чайника отвлекает, я наспех заливаю кипяток в огромную кружку, продолжая вариться в собственном соку, когда слышу шум во дворе. Сердцебиение ускоряет свой ритм. Через пару минут в проеме показывается Никита, но, о господи, от этого зрелища воздух из легких словно выкачивается, стягивая обезвоженные ткани узлом.
—Что? — чашка с грохотом летит на варочную поверхность, горячие капли обжигают кожу рук, но я не обращаю внимания. Меня примагничивает взглядом к Никите, у которого под глазами пролегли черные мешки, а нос…нос перебит и опух. Взлохмаченный и взвинченный мужчина смотрится уставшим, а еще хмуро-опасным, кажется, прямо сейчас готов взорваться от любой мелочи.
—Ты чего не спишь? — насупленные брови являют жуткое зрелище. В воздухе витают пары алкоголя. Это меня пугает.
Не сразу нахожусь с ответом, вид меня отвлекает.
—Потому что я проснулась, а тебя нет. Ты куда на ночь глядя?
—Ну вот он я, теперь иди спать, — грубо кидает в ответ, не смотрит на меня. Лишь бросает на пол залитый кровью пиджак, остается в одной белой рубашке, так же залитой ярко-алой кровью. Безумные кляксы вызывают во мне приступ тошноты, неконтролируемой и не поддающейся «лечению». Я словно чувствую этот металлический привкус на губах и носом распознаю неприятнейший запах в мире.
—Что…случилось? Почему ты не брал трубку?
—Света, не надо лезть туда, куда тебя не просят. И не думай, что теперь ты можешь мне полоскать мозг по поводу и без. Если я не нахожусь с тобой двадцать четыре на семь, это не значит, что я где-то развлекаюсь. Это, блядь, значит, что я занят, что забочусь о том, чтобы все было именно так, как нужно. Ясно?! — руки мужчины сжаты в кулаки, а кадык дергается. — Я тебе не собачка на поводке, запомни это, — весь вид настолько злобный, что от обиды у меня опять печет глаза, противные слезы собираются в уголках глаз.
Не собачка. Понятно, что ж тут непонятного.
Я отталкиваюсь от кухонной поверхности и, не глядя на Никиту, молча иду в гостевую комнату на первом этаже, где со стоном падаю на кровать и укутываюсь одеялом словно коконом. Именно здесь я полностью даю выход своим эмоциям, заливая подушку слезами. Даже дышать больно, не говоря уже о большем. Нервы натягиваются канатом и оглушительно громко лопаются под напором нашего «диалога» и моего отходняка. Нет, я знаю, и всегда знала, что характер у Никиты не подарок, но чтобы это сказывалось на мне…такого никогда не было. А у нас было всякое. И видела я Никиту в разных состояниях.
Прикусываю кончик одеяла и беззвучно рыдаю. Глаза склеиваются и наверняка уже опухают. С трудом удается держать их открытыми.
За что он так со мной? Я разве пыталась его привязать к себе? Что плохого в том, что я волновалась? Мало ли что могло случиться ночью, что он так сорвался, конечно, я переживала…
Дверь в комнату тихо отворяется, но мне не хочется даже пытаться с ним поговорить. Набираю полную грудь воздуха и тяжело выдыхаю, когда слышу шаги по направлению к кровати.
Никита садится на вторую половину, а затем рывком притягивает к себе, опуская голову к моей шее. Влажные волосы и грубая щетина царапают кожу.
—Прости, семицветик, пожалуйста, — руки обвивают меня лианой, а я, вместо того, чтобы сопротивляться, начинаю таять. Как и всегда в его присутствии. Веду носом по едва уловимому в воздухе запаху, понимаю, что Ник только что принял душ. Смыл кровь, что еще?
—Я не хочу с тобой разговаривать.
Макарский прикусывает кожу у мочки уха, одновременно глубоко вдыхая мой запах.
—А если я очень попрошу? Ну посмотри на меня, — Никита мягко касается подбородка, поворачивает к себе и внимательно рассматривает мое заплаканное и уже заплывшее лицо, от этого хочется волком выть, потому что для него мне хочется быть красивой, а не с носом-картошкой.
—Не смотри на меня, — выворачиваюсь, пытаюсь закрыться. Мужчина пыхтит, опять пытается сдержаться, чтобы в привычной манере не указать мне что-то делать?
—Свет, я виноват, вспылил, характер дебильный, я пытаюсь сдерживаться, но это порой бывает очень трудно, потому что я не привык к такому формату отношений. Особенно в том плане, что мне теперь нужно рассказывать, где был, что делал. Моя жизнь складывалась иначе, никакие отчеты я не вел, и подобного ни от кого не требовал, — не оправдывается, но честно заявляет, и мне вроде как все это понятно было и без его пояснений, но почему-то все равно больно, потому что хочется быть той, ради которой он расскажет и покажет все, что у него на душе. Мне может хочется быть его тихой гаванью.