Нам с тобой нельзя
Шрифт:
Нет. Я должна успокоиться, но как успокоиться, если с каждой секундой становится все паршивее? Плевать на то, что эмоциональная боль длится пятнадцать минут, моя растягивается на вечность, жаля и шаркая кожу до кровавых подтеков. Агония расползается по телу.
—Девушка, может вас в другое место отвезти? — паренек смотрит на меня взволнованно, пока я, молча глотая слезы, пихаю ему в два раза больше денег за проезд и выпадаю из машины. Руки подрагивают, я с трудом сжимаю ремешок сумки и резко оборачиваюсь в поисках угрозы. Мне все кажется, что меня раскрыли, и сейчас где-то из-за угла выскочат мои церберы.
В парке нет никого, народ давно разбежался кто куда, ведь на улице настоящая водная стена, но я продолжаю идти. Дождь смоет мою боль. Покалывающие ощущения на коже — это именно то, что нужно.
Как долго фарс продолжался бы? Может он так мстить захотел? Вот смотри, мол, я с твоей дочерью. Живи с этим. Не ты, так она. Почти одно и тоже.
Боже. С каждой безумной мыслью я загребаю себя все глубже в зыбучие пески. Трепыхаюсь сильнее, меня затаскивает на дно.
Усмехаюсь сквозь сковывающую меня судорогу по всему телу. Мною правит безумие. Импульсивное желание оказаться в тёплых объятиях Никиты прямо сейчас перечеркивает все остальные негативные эмоции. Это потому, что мое нутро не может распознать, что теперь та боль от него, и снова ищет утешения в любимых руках.
Предавших раз добивают дальнейшей сладкой ложью.
Захожу под навес для летнего кафе, прижимаясь мокрым лбом к полупрозрачному стеклу, выдыхая горячий воздух. Все моментально запотевает и реальность становится серо-туманной. Я практически растворяюсь в пространстве.
В легком платье усаживаюсь на скамейку, стоящую прямо тут. Навес слабо спасает от ледяного дождя. Сумерки сгущаются. Мне не страшно, мне никак.
Выуживаю трубку из сумки, там больше десятка пропущенных от Никиты. Дура. Ты не выкинула телефон. Идиотка.
Ладно, сейчас я просто немного умру. А дальше полетим. Меня папа всегда учил подниматься, и тут я точно поднимусь.
Холодная трубка, прижатая к уху, причиняет физическую боль. После третьего гудка слышу глухое и злобное «Света». Я молчу. Не могу выдавить из себя и слова, только вслушиваюсь, впитываю в себя Никиту хотя бы так. Перед глазами проносятся наши самые трогательные моменты. Нет. Так быть не может. Просто не может.
—Алло!
Связь не очень хорошая, все скрипит.
—Мои люди отслеживают твой телефон, — он не дурак, в отличие от меня. Печально усмехаюсь, понимаю, что времени у нас ограничено.
Почему-то именно сейчас я начинаю себя чувствовать лучше, просто услышав его голос. Это садомазо, а еще точно стокгольмский синдром. Так быть не должно. Ты в первую очередь должен ненавидеть того, кто причиняет тебе боль снова и снова. А что по итогу? Я ищу любой связи с ним.
—Как ты мог? Никита? Как? — откидываюсь на скамейке и запрокидываю голову. Холодный дождь бьет по щекам и смывает горькие слезы. Безумно хочу кричать. От боли и разочарования, разрывающих мое слабое тело на куски.
—Почему сбежала? Я ведь просил, — он зол. Но держится, а я вот уже не держусь. Я сорвалась в пропасть.
—Да? А мне захотелось, я ведь что хочу, то и ворочу, Ник. Не забыл, да? Я ведь не мама, не ручная и не покладистая, — поднимаю руку и рассматриваю палец, на котором подарок Макарского.
—Что за бред? Ты что напилась?
Моей маме он такой вопрос бы никогда не задал. Потому что, дайте-ка подумать, она не такая. А я такая.
—Когда ты собирался мне сказать, что в молодости любил мою мать? Когда? Я стала для тебя удачной заменой? Но ты не нашел сил признаться в этом и сбежал?
Повисает молчание. Я прикусываю губу до металлического привкуса во рту. Правда. Затем в трубке слышится отборный мат, мой взгляд скользит по кольцу, под разными углами рассматриваю то, что мне нравится. Красивое же.
Интересно, он думал подарить его ей? Может мне это тоже по наследству передалось? Коду выжигает каленым железом. Ты просто красивая обертка, Света. Зачем на тебя еще распыляться? Что бы он ни говорил, в итоге все так, как есть.
—Ты никогда не была для меня заменой, Света. Я люблю тебя.
В другой жизни мне было бы приятно это слышать. Может я даже растеклась бы лужицей, но в этой за такие слова хочется ударить побольнее, чтобы он почувствовал хотя бы сотую долю того, что сейчас чувствую я.
Он не отрицает, потому что никогда не лжет. Никогда. Солги мне хоть разочек!
—Но ты хотел быть с моей мамой! — срываюсь на крик. Сквозь шум дождя мне сложно расслышать слова, они сливаются воедино.
—Я понимаю, откуда ты это все взяла, но это была другая любовь, Света, послушай меня… Я приеду, и мы поговорим, девочка моя, не делай глупостей. Я поясню тебе все, но прямо сейчас…
Перебиваю, чтобы не слушать пустых слов. Оправдания мне сделают только больнее. Правда обернулась для меня болезненной вспышкой перед глазами.
—Ты уже сделал все… что мог. Прости.
Вешаю трубку и выкидываю телефон. Наотмашь бью. Отрезаю себе всякий путь к тому, чтобы слушать оправдания. Теперь все встало на свои места. Теперь все стало понятно.
Со стоном срываю с себя кольцо и кидаю его вслед за телефоном. А затем вскакиваю и иду в сторону выхода из парка. Мне больше никто не нужен. Снять деньги и улететь куда угодно, подальше.
Прямо у выхода из парка перед носом тормозит огромный черный бус с тонированными стеклами. Я не успеваю и пискнуть, как меня вталкивают внутрь, перехватывая за талию.
26
НИКИТА
Я все время трачу на то, чтобы разобраться с нашим дерьмом, и порой мне кажется, что весь мир решил поиграть против меня. Некоторые склады сгорели полностью, остальные достаточно сильно повреждены, а это миллионы долларов ущерба, я уже молчу о том, что возмещать придется со своего кармана, ведь не углядел все-таки я. Хотелось бы мне, чтобы это было главной проблемой, ан нет.