Нам вольность первый прорицал: Радищев. Страницы жизни
Шрифт:
Воронцов внутренне ахнул: поведение подчиненного было вызывающим. В зале на минуту стало тихо. Екатерина проводила Радищева долгим недоумевающим взглядом: странно, таможенный чиновник воспитывался когда-то в Пажеском корпусе, а поступил как неотесанный мужик. Истинный рыцарь должен был преклонить колено перед монархом.
Воронцов с трудом удерживал счастливую улыбку. Лицо Радищева горело. Потемкин мрачно буравил ослушника своим единственным глазом.
Грянула музыка, и Воронцов уже не таил улыбку: для него этот день был истинным праздником.
— Мой друг, что это значит? — говорила Екатерина Романовна Дашкова брату. —
— Устав сего не требует, Катенька, — отвечал Александр Романович. — Да и было бы унизительно стать на колено, как сделал за минуту до этого явный мошенник.
— Но вышла пощечина государыне, чья деятельность заслуживает только благодарности.
Воронцов откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.
— Только ли благодарности, Катя? — тихо спросил он.
Дашкова кинула на брата острый повелительный взгляд, силу которого она знала и которым пользовалась в особых случаях.
— Александр, ты полон такой неприязни… А государыня тебя ценит. Ты не можешь простить убийства Петра Третьего? Мы сделали с императрицей хорошую мирную революцию, а убийство царя — уже предприятие грязных Орловых. Екатерина здесь ни при чем.
— Сеня считает, что ее вина была.
Они заговорили о брате Семене Романовиче Воронцове, и Дашкова с раздражением сказала:
— Сеня — выдумщик. Теперь сидит в своей Англии, и ему представляется невесть что.
— Но именно тогда, в 1762 году, он, обнажив шпагу, бросился спасать Петра Третьего — один с группой единомышленников на целую роту солдат.
— Фантазер… Спасать полоумного царя — жалкого пьяницу.
— Прежде всего Сеня спасал свою честь.
Слова брата напомнили Дашковой о фамильном девизе: «Семпер иммота фидес» — «Верность всегда неколебимая», и Екатерина Романовна замолчала: такой приговор обжалованию не подлежал.
Это был разговор двух президентов: президента Коммерц-коллегии и президента Российской академии. Президент академии имела преимущество перед братом: она была приближенной к государыне особой, Воронцов держался на некотором отдалении.
— Бог с ними, с делами давно прошедшими, — мягко сказал Александр Романович. — Сердце болит за нынешнее. Фавориты сделали жизнь двора безумной. Потемкин посылает курьеров за тысячу верст, чтобы достать зимой землянику или свежего огурца.
— Виновата ли бедная женщина? Сначала разбойники, плебеи Орловы, теперь выскочка без роду, без племени Потемкин.
— Вот-вот, порок становится обычаем… И потому нрав Радищев, когда не надает на колени рядом с холопами фаворитов.
— Ты просто без памяти влюблен в своего Радищева.
— Я полюбил его только сегодня.
В тот вечер он долго не мог успокоиться. Ни болтовня старшего сына Василия, ни лепет маленькой дочери, ни ласка жены, ни просматривание бумаг не могли унять тревоги. Он сердился на себя: что за пустяк — придворная церемония. Но в памяти стояло неотвязно: снисходительная усмешка Потемкина, тихий ропот в толпе придворных, окаменевшее лицо Могильницкого, удивление в глазах императрицы. Удивление и растерянность.
Это выражение растерянности мучило его. Своей демонстрацией он обидел женщину, которая, наверно, не виновата в том, что награждала мошенника. Сильные и наглые фавориты просто играют ее монаршей волей. Видит ли она эту игру? Хочет ли видеть? На лице государыни тогда застыла напряженно-ласковая улыбка, цепко и настороженно следила она за каждым движением и словом окружающих. Нет, она все понимает — обманываться нельзя.
Наконец он забылся сном, но спал как будто
Он пошевелил ногой — и толпа насторожилась, он зевнул — и тревога проникла в людей, он чихнул, улыбнулся — и радость охватила всех. «Да здравствует наш великий государь! — послышались возгласы. — Он усмирил наших внешних и внутренних врагов, расширил пределы отечества! Он обогатил государство, укрепил внутреннюю и внешнюю торговлю, он любит науки и художества! Он милосерд, он правдив, он паче всех царей велик, он вольность дарует всем!»
Речи эти сладкой музыкой отдавались в нем, он окончательно уверовал в свое могущество. И тогда поднялся царь, король, султан, шах и начал говорить. Главному военачальнику он приказал идти с многочисленным войском на завоевание отдаленной земли. Учредителю плавания указал послать корабли во все страны мира. Хранителю законов повелел открыть темницы и выпустить преступников. Он распорядился воздвигнуть великолепные здания для убежища муз, и первый зодчий назвал премудрыми его распоряжения. Клики и рукоплескания встречали каждое его слово. Бездумное единогласие и восторг угодливости овладели всеми…
Только одна женщина оставалась в сем собрании неподвижной. Черты лица ее были суровы, платье просто. Она приблизилась к тропу.
— Я — врач Прямовзора. Я послана к тебе и тебе подобным очистить зрение. Какие бельма!
Она коснулась его глаз и будто сняла застилающую их пелену.
— Я есмь Истина! Теперь все вещи представятся тебе в естественном виде. Ты познаешь верных твоих подданных, которые находятся вдали от тебя и которые не тебя знобят, а отечество. Они готовы на твое ниспровержение, если ты унизишь человека и отнимешь у него права. Но они не возмутят покоя общества напрасно и без пользы. Их призови себе в друзья. Изгони спесивую чернь, прикрывающую срам своей души позлащенными одеждами. Если из среды народной возникнет муж, порицающий дела твои, ведай, что это есть твой друг искренний. Не дерзай его казнить, как возмутителя спокойствия. Призови его, угости, как странника. Чтобы бдительность не усыплялась негою власти, дарю тебе терновое кольцо. Пока оно будет на твоей руке, ты все увидишь в истинном свете!
Прямовзора взяла его руку и надела кольцо.
Он огляделся вокруг и увидел себя стоящим в тике. Пальцы его были облеплены кусками человеческого мозга. Придворные кидали друг другу взоры, полные зависти, коварства, ненависти. Их одежды казались замаранными кровью, омоченными слезами.
И он увидел военачальника, посланного на завоевание земель. Одноглазый полководец не думал о сражениях, не заботился о своих воинах, почитая их за скотов, и жизнь его утопала в роскоши и беспрерывном веселии.