Нам здесь жить. Тирмен
Шрифт:
– Надеюсь, Эра Игнатьевна, вы не сторонник подобных… методов?
Слово методов было прекрасно проинтонировано.
– Сейчас от всех силовых структур и, в первую очередь, от вас, Прокуратуры-Государева Ока, зависит все!
Голос звенел сталью.
Я невольно подалась вперед. Зависит? Интересно, при чем тут прокра?
– И от вас лично, Эра Игнатьевна! От вас лично! Мы очень на вас надеемся!
Сталь сменилась бархатом. В глазах, покрытых паутинкой красных жилочек (пьет, Цицерон наш, ох, пьет!), светилось доверие.
– Им нельзя дать предлога! Никакого! Поэтому дело Трищенко надо закрыть! Завтра же!
Бац! Трам-пам-пам, приплыли! А я-то думала: к чему все это?
– Мы несколько раз официально сообщали, что железнодорожники практически обезврежены – благодаря нашим славным карательным органам и, конечно, прокуратуре. После смерти Капустняка, то есть, простите, Панченко, они уже не опасны. И тут вы! Да вы понимаете, что один слух о Капустняке может заставить кое-когорешиться!
…Раз-два-три-четыре-пять, Капустняк шел погулять. Тут танкетка выбегает, прямо в лоб ему стреляет…
– Простите, Валерий Федорович, но разве арест Капустняка (если он, конечно, жив!) не будет свидетельством нашей силы?
Спорить не следовало – особенно в таком кабинете, но такая уж я безнадежная дура. Ответом был снисходительный взгляд – и тяжелый вздох. Вздох истинного государственного мужа, вынужденного объяснять недоучке азы высокой политики.
– Эра Игнатьевна! Глубокоуважаемая! Таместь разные люди. Наш Президент, признаться, простоват. Что вы хотите от бывшего десантника! Но вот около него!.. Есть, так сказать, партия Мира. А есть и ястребы. Они способны на все! Более того, скажу вам по секрету…
Лычаков вновь оглянулся, в начальственном шепоте прорезался азарт – мне сообщали тайну.
– Через два дня саммит в Бирмингеме. Большая Десятка, G-10.Обратили внимание, Эра Игнатьевна? Ониедут с министрами обороны! Нашсобирается договориться о полном невмешательстве в операцию. Быть может, даже попросит помощи. Наша армия, вы же знаете…
Что именно я должна знать о наших славных Вооруженных Силах, сказано не было. Sapiensi,как говорится, sat.
– Поэтому! – в его голосе была уже не бронза, не сталь, в нем гремел титан. – Ваш! Долг! Как! Гражданина! И! Патриота!..
Итак, мой долг, как гражданина и патриота, состоит в том, чтобы железнодорожная братва гуляла себе на свободе, доктор-биохимик пребывал в неведомом узилище, а мадам Очковая продолжала лихо орудовать фаллоимитатором. Аминь!
Лычаков оказался достаточно умен, дабы не выжимать из меня согласия. Кажется, он сам себе понравился. Себя, по крайней мере, он убедил.
…Анекдот из консерватории (Ревенко как-то рассказал, у него жена – концертмейстер). Тенор – тенору: Дурак ты! А тот ему: А голос?
Вот и еще одна считалочка: Калиновская-Очковая, Капустняк-воскресший, Хирный-главжорик, стрикулист-ФСБ-ист, Лычаков-Цицерон.
Кто будет водить?
Остаток дня телефон молчал. Даже на автоответчике ничего не накопилось, хотя самые нужные люди натыкаются именно на «Сейчас меня нет дома».
Игорь не позвонил; а я, дура, почему-то надеялась.
Потому что – дура!
Оставалась одно – спать. Или развлекаться.
Например, Голицыными.
Пятый явно оценил мою шутку – ответил в том же духе. Его клеркам пришлось изрядно повозиться, зато теперь настало время попотеть мне. Уже на номере 13-м (Памятник писателю Жевержееву, поставлен в 1906 г. на средства Петра Голицына в бывшем Университетском саду, не сохранился),я поняла, что пора менять методу.
В успех не очень верилось. И даже не из-за неисчислимого сонма Голицыных и Голицынских. Не верилось из-за психов. Случайная фраза архара, переданная мне через третьи руки, мало что значила. Психи – совсем не обязательно сумасшедшие. Психи всякие нужны, психи всякие важны!
Но – допустим.
Дано: энное количество психов, помещенных в (или на) объект, как-то связанный с фамилией Голицын. Следовательно, этот объект должен иметь достаточный объем для размещения вышеуказанных психов. Значит… Значит, он существует, а не разрушен в 1929 году. Далее – это не памятник и не иконостас, а скорее всего дом – или усадьба. Правда, дом может быть как раз самым обычным, а памятник – торчать где-нибудь поблизости.
Но – предположим.
Голицынских домов в городе уцелело два (если не считать монастыря). Первый (Сумская, 12) принадлежал когда-то купцам первой гильдии Голицынским, которые не поскупились на иконостас. В настоящее время дом жилой, на первом этаже – парихмахерская и пиццерия (не там ли Игорь пиццу брал?).
Второй – маленький, одноэтажный, на Чернышева. Тоже жилой.
Отпадают.
Остаются имения, их тоже два. Точнее, было два – в Довжике и в Малыжино. Но, как известно, холопы сожгли родовое поместье, Голицыных бедных в могилу свели. В Довжике на месте усадьбы размещалась МТС (до 1960 года), теперь помещение используется под склад кооперативом «Иглус».
Малыжино… Собственно, Голицыны владели им недолго, уже в начале прошлого века его перекупил Павлов (тот, что Павлово поле – бывшее, где рвануло). В имении бывали Шаляпин, Репин, Лев Толстой… Ого! В настоящее время там размещается Областной интернат № 4.
Итак, ремиз! Полный и окончательный. Можно, конечно, предположить, что кооператив «Иглус» регулярно платит налоги, за что кооперативщиков и прозвали психами…
Обидно мне, досадно мне. Ну ладно!
Не из смутной надежды, а просто из привычки не доверять и проверять, я залезла в Интернет и быстро обнаружила, что ошиблась. Кооператив «Иглус» налогов не платит, потому как принадлежит Ельцин-фонду, а тот, в свою очередь, освобожден от таковых. А занимается «Иглус» производством средств малой и средней механизации. Что сие значит, не пояснялось.