Нам здесь жить. Тирмен
Шрифт:
Не американских РВСН – наших.
Такого еще не было. Железнодорожники и прочая братва, как черт ладана, избегали политики. Но сразу вспомнился рассказ излишне откровенного парня, поспешившего поверить в смерть Панченко-Капустняка. Если боженька в законе, то почему бы не расколоть компьютер РВСН?
Но неведомый штукарь, к скорби его великой, просчитался. В Пентагоне не обрадовались – там пришли в ужас. Если уж начали пробивать такуюзащиту!..
Через час об этом знали у нас в столице. Министр обороны бегом побежал к Президенту. Пресса еще не успела пронюхать, но в любой момент история может всплыть, и тогда!..
Что будет тогда, Никанор Семенович не стал уточнять. Хватило и того, что пухлые щечки сменили цвет, превратившись из розовых в салатные.
Стало ясно – будет лажа. Этого городу не простят. Даже если компьютер хакнули не железнодорожники, а какие-то другие умельцы. Слишком велика наша слава. Велика – и вполне однозначна.
В кабинет я вернулась злая, мечтая лишь об одном – убежать, да побыстрее. Но не тут-то было. Прямо в моем кресле обнаружился некий чернявый субъект в куцей курточке и совершенно наглого вида. Мерзкий такой субъект. Стрикулист.
– Эра Игнатьевна? – на прыщавом лице блуждала улыбочка, левый глаз странно дергался – словно вот-вот собирался подмигнуть. – Заждался я вас, заждался…
Первая мысль, вслух не высказанная, была проста: «Пшел вон!» Вторая, тоже про себя: в мой кабинет просто так не пускают. Значит?
– Удостоверение предъявите! – как можно спокойнее предложила я, уже догадываясь, что увижу.
Этого делать стрикулисту явно не хотелось. Он помялся, подвигал ножкой:
– Ну зачем так сразу – удостоверение! Я же, можно сказать, неофициально. Просто так зашел.
Я ждала – молча, не говоря ни слова. Стрикулист вздохнул, полез куда-то во внутренний карман.
Бордовая книжечка, щит с перуном. Так и знала! Фамилию прочитать не дали – развернули только на миг.
– Я, знаете, на минутку. Сказать. Точнее, посоветовать. Закрывайте вы это дело, Эра Игнатьевна! И убийца у вас есть, и оружие. Чего еще вам нужно?
Это дело. Даже переспрашивать не надо – и так ясно.
– А мы вас не забудем! Организация у нас уважаемая, солидная, наша помощь всегда пригодится.
Если б не его наглая улыбочка, я, скорее всего, вступила бы в переговоры. Всегда полезно узнать что-то новое. Но уж больно нагл, стрикулист! Привык корочками козырять, сволочь! Как их Саша ненавидел!
– Закрывать дело не считаю возможным. Все?
Усмешка стала шире, желтые зубы – клыки! – оскалились:
– Не считаете, значит?
Отвечать я не стала. Уверена, со слухом у него все в порядке.
– Видите ли, Эра Игнатьевна, я привык добиваться своего. А методы бывают различные!
Улыбка растянулась до ушей, затем исчезла:
– Мы ведь о вас все знаем! Бытовое пьянство, сувенирчики от подследственных… Я ведь вас, Эра Игнатьевна, можно сказать, пожалел. Сунул бы сейчас вам в стол конверт с долларами – и все. Времена нынче сложные, сами знаете. В колониях таких, как вы, не любят! Хорошо, если одних вертухаев обслуживать придется!..
Говорят, самый страшный гнев – гнев бессилия. Саша, когда говорил о таких, бледнел, терял голос…
– Убирайтесь!
Прыщавая рожа скривилась. Стрикулист вздохнул:
– Скоро сами все поймете, Эра Игнатьевна, да только поздно будет. Я ведь с вами неофициально, по душам, так сказать…
– Неофициально? Просто взяли и зашли?
Мысль мне понравилась. Старший следователь прокуратуры входит в свой кабинет и обнаруживает…
От первого удара он присел. Второй бросил его на пол.
– Сука! Пожалеешь!
Я достала из его кармана удостоверение со щитом и перуном, открыла форточку – и бордовые корочки сизым голубем упорхнули прямиком с четвертого этажа.
– А это тебе за суку! Ползи, пока кенты не подобрали!
Выйти из кабинета стрикулисту оказалось затруднительно, но я помогла.
В три пинка.
Руки дрожали – даже дома, даже после рюмки коньяка. Ненавижу! Эти – хуже всех, хуже жориков, хуже прокуратуры, будь она трижды!.. Наглые, уверенные в себе, в своей скотской безнаказанности. Сашу забирали трижды, целый год держали в психушке. Страны рушатся, Армагеддон в разгаре – а этим хоть бы хны! Случись Потоп, к Ною, когда он пристанет к горам Араратским, тут же подойдет такой, с корочками, и начнет душевный разговор.
Хорошо, что я работаю не на них. По крайней мере, это знаю точно. А в целом – плохо. Плохо, сотрудник Стрела! Сорвалась, причем не в первый раз. Но сегодня – случай особый. С этими срываться нельзя – вцепятся, не отцепить! Прав Девятый, пора лечиться!
Да, плохо. Считай, испортила себе субботний вечер. Неделю назад тоже работала допоздна, пришлось заниматься алкашом-Молитвиным, свидетелей опрашивать; и вот снова субботний вечер, настроение – самое паскудное…
Я включила компьютер, но почты не было. С Голицыными явно вышла неувязка. Я представила себе, как Пятый рычит на перепуганных клерков, как лично берет энциклопедию на букву Г, и почувствовала себя немного легче. Совсем немного.
Впрочем, рецепт хорошего настроения я знала: горячая ванна, две рюмки коньяка – и пластом на кровать. Закрыть глаза, руки вдоль тела. Полчаса – и все пройдет. То есть проходит.
Иногда.
Я расстегнула мундир, вспомнила об обязательной свечке Николе Мокрому (дабы вода была теплее), с тоской поглядела на уже привычные разводы на потолке…
Звонок – громкий, протяжный.
В дверь.
Первая мысль, естественно, самая скверная. Стрикулист и его начальники оказались чересчур обидчивыми, доллары уже лежат в почтовом ящике, Никанор Семенович подмахнул ордер…