Нам здесь жить. Тирмен
Шрифт:
– В-все! Чувствую, Ирина, я вас окончательно утомил. П-просто хотелось, так сказать, поделиться. Ухожу!
– Погодите! – растерялась я. – А… А гитара?
На этот раз я слушала – песню за песней. И это было хорошо. Очень хорошо.
Саша петь не умел, он так и не смог научиться как следует играть на гитаре. Зато наш старенький шарп крутился каждый вечер. Странное дело: почти все, что пел Игорь, я уже когда-то слышала. Визбор, Ким, Городницкий, Окуджава. Даже Высоцкий, ставший сейчас пугалом для бедолаг-школьников. Странно, Маг, считай, моих лет, а Саша был старше – на целую жизнь. Может, сероглазому тоже встретился кто-то? Чудом уцелевший человек ХХ века, для которого имена старых бардов – не пустой звук?
Каким-то образом оказалось, что мы сидим бок-о-бок. Бутылка «Камю» осталась скучать в баре – сегодня ни к чему было вздергивать нервы. Игорь пел. Я слушала. Его плечо было рядом.
Наконец я осмелела достаточно, чтобы попросить Мага спеть одну старую песню. Настолько древнюю, что ее уже никто из моих гитарных знакомых не мог вспомнить. Сашину любимую. После его смерти я лишь однажды рискнула поставить кассету – и тут же испугалась, выключила. Потом кассета исчезла – навсегда, а я забыла название, забыла автора.
Маг действительно оказался Магом. Песню он помнил, помнил и барда. Не Высоцкий, не Галич – некий Сергеев. Впрочем, пусть Сергеев, пусть Иванов, лишь бы песня оставалась прежней. Про поле, про пулемет на колокольне, и про взвод, прижатый прицельным огнем к горячей земле.
Негромко заговорила струна, вслед за ней другая, медленно, осторожно, словно солдат под пулеметным огнем.
На горе, на горочке, стоит колоколенка, А с нее по полюшку лупит пулемет, И лежит на полюшке, сапогами к солнышку…Тот, чей голос был на пленке (уж не сам ли Сергеев?) пел совсем по-другому, но у Игоря выходило не хуже. Я закрыла глаза. Взвод лежит, прижимаясь к земле, в горячем воздухе свистят пули… Мне двадцать, Саша сидит рядом, наша дочка давно уснула. Ей только что исполнилось три…
Мы землицу лапаем скуренными пальцами. Пули, как воробушки, плещутся в пыли. Митрия Горохова да сержанта Мохова Эти вот воробушки взяли да нашли.И Сашу нашли. Через три года. И я даже не успела спросить, почему ему нравилась песня про давно забытую войну. Кажется, его дед воевал. Или прадед – кто теперь вспомнит?
Дальше… Дальше я тоже помнила. Парня просят принять смерть за остальных, сбить немца с колокольни, он бежит – но пули прижимают его к земле, немец бьет очередями, и тогда встает командир: как на парад, во весь рост. Как Саша, когда к нему прямо возле горисполкома подошли трое и достали стволы с глушаками…
Сразу с колоколенки, весело чирикая, В грудь слетели пташечки, бросили назад…Саша лежал на спине, и по белой рубашке расплывалось темно-красное пятно. Рубаха новая, прямо из стирки, я даже не успела пришить одну пуговицу, он сделал это сам, не хотел будить – я заснула под утро, Эмма как раз болела корью…
…И вдруг я чувствую, что песня давно кончилась, Игорь совсем близко, а я плачу – реву! – уткнувшись ему в плечо. Реву, а меня гладят по голове, как ребенка, и что-то тихо, еле слышно, шепчут. Всегда так хочется, чтобы тебя погладили по голове, когда плохо…
– Ирина? Что с вами?
Я очнулась. Бред, все бред! Никто меня по голове не гладит, никто ничего не шепчет, Игорь не сидит рядом, а стоит. Я осторожно коснулась лица – ни слезинки. Я просто застыла – закаменела. Только камню не бывает больно.
– Ничего, Игорь! Я сейчас…
Медленно, стараясь не пошатнуться, бреду в ванную и кручу кран. Холодная вода приводит в чувство – и я сразу вспоминаю о косметике. Прощай, боевой раскрас вместе с заботливо нарисованным лицом! Косметичка, конечно, осталась в комнате. Бедный Игорь, сейчас ему предстоит узреть чудище. Как выразился один остроумец, чудище Горилло.
Чудище Горилло возвращается в комнату, опускается в кресло. Игорь неслышно оказывается рядом. Я пытаюсь улыбнуться – вместо улыбки получается нечто жалкое, отвратительное. Не смотри, сероглазый, не надо, страшная я!
– М-может, лекарство принести? Или… Вы д-давеча свой «К-камю» рекламировали. По п-пятьдесят грамм? Вид у вас, Ирина, признаться… усталый.
Можно и по пятьдесят. Или по стакану. Или прямо из горлышка.
Коньяк льется в стопки, разливается по полированному дереву. Плохо! Очень плохо, Стрела! Лучше б я играла, как прошлым вечером. По крайней мере, не пришлось бы пугать гостя.
– Игорь… Я… Мне очень неудобно…
– А что случилось?
Да, Маг по имени Истр – настоящий джентльмен. Но вечер испорчен. Уже второй наш вечер. Коньяк почему-то отдает тараканами, ни к селу ни к городу вспоминается главный таракан-архар Жилин, чтоб он пропал, сегодняшняя дурацкая история с подонком из ФСБ…
– Шаги, – внезапно произносит Игорь. – В-вы кого-то ждете?
Ответить не успеваю. Шаги – тяжелые, неспешные – уже возле самой двери.
Звонок.
Хорошо денек начинался!
И кончается не хуже.
Нет сил даже сходить за пистолетом. Да и хороша я буду: глаза мертвые, красные, как у кролика, форменная куртка расстегнута – и вдобавок браунинг в руке.
Застегнуться!
Взгляд в зеркало (Господи, помилуй!).
К двери!
Скажут телеграмма, газовая служба или почтальон Печкин – вот тогда и за оружие браться можно.
А как же Игорь?
И тут я окончательно понимаю – влипла! Да так влипла!..
– Кто?!
Долгое, тяжелое молчание.
– Я…
Я?!
Заступница-Троеручица, этого еще не хватало!
Дуб!
На какой-то миг я чувствую нечто, похожее на облегчение. По крайней мере, не придется стрелять.
– Изюмский! Какого черта!
Вновь молчание – на этот раз испуганное. Кажется, не уследила за голосом – рявкнула.
– Эра Игнатьевна! Тут, блин… Поговорить бы…