Нам здесь жить. Тирмен
Шрифт:
Спохватился.
Научная этика заела.
Вот он, Архимуд, весь в этом: с минуты на минуту начнется штурм здешней берлоги, над Фимкиной душой Первач-псы висят (не факт, но весьма вероятно) – а он про биокристаллические структуры в тканях Тех распинается!
– Согласно одной из этих гипотез, – голос мышки-завлабши звучит глухо и отстраненно, словно бы слова произносит не она, а некое устройство, спрятанное у нее внутри, – в результате базовой катастрофы в черте города и частично области возникла мощная некротическая аура. Составленная из последних чаяний и стремлений людей, погибших неожиданно и к смерти не готовых. Также на нее наслоились более поздние смерти с выбросом примерно той же направленности. У нас эта волна получила название «Я еще вернусь». Будучи ориентированной на сугубо материальные цели и объекты, она вступила во взаимодействие со средой обитания, то есть с городской инфраструктурой, выталкивая наружу ее персонифицированные проявления – Тех. А наши моления и жертвы рычагом воздействия заставили Тех функционировать: город начал в значительной мере восстанавливать сам себя…
Ерпалыч слушал внимательно и время от времени согласно кивал.
Я поймал себя на том, что киваю ему в такт.
– По второй же гипотезе, Те – это и есть обретшие новую, полуматериальную плоть души погибших без покаяния, беспамятные последыши, которых мы своими обрядами вынуждаем…
– Мы живем на кладбище… – очень тихо произнесла Папочка, и на сей раз вздрогнул я. Когда-то я уже слышал от нее эту фразу. Боже, неужели это правда?!! Мы, живые, заставляем работать на себя наших погибших предков?!!
Выворотка, Выворотка…
– Мы живем на кладбище, – снова повторила Папа. – Только вы это лишь предполагаете – а мы видим. Чуть ли не каждый день, когда проходим через Выворотку. Умершие неуспокоенными никуда не уходят, по всем слоям, насквозь – а вы слепые, вы ничего не видите!.. Вы и нас видите с колесами, слепцы…
– Ладно, Папа, кончай базарить, – грубовато перебил ее Фол. – Зачем этим козлам ученые, все тут и без тебя поняли. А вот на хрена мы, кенты, им понадобились? Не зря же они нас сюда пригласили!
– Ваша м-м-м… коллега только что ответила на ваш вопрос. Вы можете свободно выходить на Выворотку. В отличие от людей. Для местных шефов, владельцев Малыжинского центра, это просто золотое дно! И не только в плане материала для исследований – но и в самом что ни на есть практическом смысле! Воздействие на Тех с тойстороны, перевозка нужных людей или грузов, доставка срочной информации, сокрытие улик… да мало ли что! Кроме того, вы и сами им небезынтересны. Извините, но вы, китоврасы (при этом слове Фол морщится) – еще большая загадка, чем Те! А на контакт вы идти не захотели. Вот они и начали по своим каналам распускать слухи, настраивать людей против вас – чтобы в последний момент явиться этакими благодетелями…
– Что, сучка, лясы точишь?! Приказано когти рвать, а ты, падаль…
В дверях стоял давешний шофер. И в его водянистых глазах уже не было засасывающей пустоты – глаза были злыми, безжалостными… Глаза убийцы.
Это я понял сразу.
Увы! – мое «сразу» оказалось изрядным промежутком времени. Шофер успел оказаться рядом с Наденькой; короткий взмах, голова женщины неестественно откидывается в сторону, и серая мышка медленно оседает на пол.
– Женщин бить нехорошо…
– Чего?! Ты, фраер очкастый!..
Дальше все происходит очень быстро. Фол с Папой только начинают брать разгон, но Фима, маленький носатый Фима уже стоит перед громилой-шофером, отсвечивая очками.
Удара я не увидел. Шофер изумленно хрюкает и начинает валиться набок; пока он падает, Фима вкрадчиво трогает ладонью его лицо (это я вижу, вижу ясно и отчетливо!), вдребезги разбивая шоферу нос.
Летят красные брызги.
– Круто, – уважительно кивает Фол. – Надо бы связать урода.
Кентавр подъезжает ближе, бесцеремонно ворочает потерявшего сознание громилу, выдергивает из его штанов кожаный пояс-плетенку и со знанием дела начинает вязать руки поверженному врагу. Папа тем временем хлопочет над мышкой, пытаясь привести ее в чувство.
Косметики почти не заметно. Пепельно-каштановые волосы на затылке собраны в какую-то загогулину и заколоты длинной костяной шпилькой; вдоль висков струятся выбившиеся локоны. Кожа бледная, под глазами слабо намечены отечные мешки, отливают синевой; губы простуженные, слегка обметаны лихорадкой, и блестят от бесцветной – явно лечебной – помады. На левой щеке, чуть ниже скулы – белесый шрамик; должно быть, в детстве гвоздем пропорола. Сразу бросаются в глаза кисти рук – удивительно маленькие, изящные, с точеными пальцами; обручальное кольцо с фианитовой вставкой взблескивает инеем.
И еще: во взгляде – спокойная уверенность, что мир стоит не на героических китах-исполинах, а на сереньких мышках.
Вот она какая, Наденька, завлаб из Малыжинского центра…
И тут в тишине раздается совершенно спокойный голос Ерпалыча:
– А вот и гости пожаловали.
Ракурс обзора непривычный: камеры смотрят чуть сверху, и из-за этого пятнисто-камуфляжные фигуры кажутся большеголовыми коротышками с полуобрубленными ногами. У забора застыли грузовики, возле них переминаются спецназовцы с автоматами, курят. Остальные, надо полагать, уже на территории. Ага, вот они: гуськом пробегают по одному из этажей главного корпуса, заглядывают во все двери; те, что заперты, просто вышибают ударом сапога или выстрелами в замок.
Но повсюду пусто. Кроме коротышек в камуфляже – никого. Похоже, руководство успело сделать ноги.
Все это очень смахивает на съемки дешевого боевика: десятка два камер записывают разное, а мы сидим за операторским пультом, смотрим, сопоставляем, чтобы потом вырезать лишнее, состыковать друг с другом наиболее интересные куски…
– А звук тут есть? – интересуется вдруг Ерпалыч.
– Вон там, крайняя правая панель, – услужливо сообщает из угла оператор.
К нему даже не оборачиваются, но Фима мигом оказывается возле указанной панели и начинает азартно переключать тумблеры.
– Никого! Сбежали, сволочи! – рушится на нас из скрытых динамиков.
Треск распахиваемой двери.
– И здесь никого!
Вой.
Истошный вой волной безумия врывается в уши, мечется по закоулкам мозга, не находя выхода, а снаружи наплывают все новые и новые пласты тоски и страха…
Уберите! Уберите это!Не надо!..
И вой послушно смолкает. Смолкает – снаружи. Но внутри меня еще долго звучат, неохотно затихая, отголоски безысходности.
– Что это было? – впервые я вижу Фола по-настоящему ошарашенным.