Наместница Ра
Шрифт:
Вот и Хатшепсут, сопровождаемая кормилицей Сат-Ра, служанкой Юей и верным нубийцем Нехси, избрала храм своей целью. Ибо там, в лабиринте, сокрытом глубоко под землей, обитало священное животное Птаха — убранный золотом бык Апис, великий бог плодородия, за которым служанки и рабы ухаживают как за фараоном. Его блестящая шкура черна как ночь, и лишь на лбу белеет маленькая звездочка в форме треугольника — знак божественности зверя, которого после смерти прежнего Аписа жрецы Птаха нашли на пастбищах плодородной земли. А мертвого быка похоронили с такими же почестями, что и фараона. Жрецы бальзамировали
Стыд родить всего лишь дочь и триумф служанки Исиды, подарившей фараону сына, погнали царицу в это жуткое место в последней надежде. Она неверно истолковала слова пророка Перу, хоть и была уверена, что именно ей суждено явить миру нового Гора. Хатшепсут считала себя женщиной с золотом, а не с камнем. И только позже ее осенило, что предсказание ясновидящего относилось к украшениям, которые фараон подарил каждой из жен. Ей, главной супруге, — ожерелье с лазуритом, а Исиде, наложнице, — из золотых пластин.
И тогда царица решила, что все способы хороши, если она желает снискать благосклонность бога плодородия Мина. С тех пор Хатшепсут не пренебрегала любыми средствами. На Праздник лестницы она собственноручно разбила грядку с латуком. Перед отходом ко сну ежевечерне окропляла свою постель молоком ослицы. Во время ревностных молитв, стоя коленопреклоненной на свежесрезанном папирусе, повелевала курить благовонный дым шишек пинии, двенадцати по числу, смешанный с духом сожженных неощипанных жертвенных петухов — по одному солнцу и луне, а на пороге своих покоев красной краской приказала начертать скарабеев, солнечных быков Ра.
Размеренным шагом царица ступила под мрачные своды храма Птаха и направилась к высокой стене, на которой высеченные в скале иероглифы тысячекратно возвещали: Аписа священная душа… Аписа… душа… Аписа… душа… Аписа… священная душа…
В голове Хатшепсут почти помутилось, когда двое дряхлых жрецов, Везермонт и Птаххотеп, выступили ей навстречу и решительными жестами преградили путь сопровождающим.
Каменная лестница, напоминающая домик улитки, уходила в зловещую глубину монументального сооружения. Хатшепсут почувствовала головокружение, но Везермонт и Птаххотеп, идущие соответственно впереди и позади нее и освещавшие путь чадящими коптилками, не терпели промедления. В конце бесконечной спирали их взору открылся зал с высоким сводом и мощными колоннами по обеим сторонам, ведущий в дальнюю даль и погруженный во тьму подобно царству Осириса.
Везермонт передал Хатшепсут слабо мерцающий светильник и указал в конец темного свода, унося свой лысый череп в боковой неф. Пыль, духота и сладковатый запах экскрементов летучих мышей ударили царице в нос. Единственный просвет, крошечная дверь к свету дня, только укрепил желание Хатшепсут обратиться в бегство, подобное бегству ученика от тростниковой палки писца. Но мысль о том, что только Апис может дать ей желанного Гора, заставила Хатшепсут с бьющимся сердцем шаг за шагом двигаться вперед. Ревностные молитвы и неотступные просьбы, которым научил ее Хапусенеб, чтобы умилостивить Аписа, разом забылись в этой давящей глубине, уступив место лишь одной мысли: «Где он, священный бык Апис?»
Высотой с ворота шлюзов в плодородной дельте Нила по обеим сторонам зала открылись пролеты, склепы, плиты странной формы, увешанные гирляндами и усыпанные бледными цветами. Хатшепсут собралась было посветить в один из боковых проходов, но вспомнила, как жрец предостерегающе качал головой, и зашагала дальше, к непроглядному концу. Апис, который посылает в тела женщин мужчин, освободит ее, смоет позор, вернет уверенность в себе. Он должен ее услышать!
Под конец долгого пути открылся свод верхнего зала. Крутая лестница восходила к свету, как будто устремлялась в небо, и когда Хатшепсут вскарабкалась по ней, она оказалась на обшитой красным льняным полотном галерее, ведущей к сверкающей палате, в которую со всех сторон лился солнечный свет, таинственным образом преломленный с помощью призм и зеркал.
Словно ослепленная лучами Атона, царица с трудом разглядела дворец из блестящего мрамора, с нишами и колоннами, который был подобен фараоновому. Туда-сюда сновали слуги и рабы в кожаных схенти с широкими лентами, собранными в пышные складки по бокам. Когда Хатшепсут была маленькой, кормилица рассказывала ей древние мифы о богах Египта, и она именно так представляла себе их волшебные дворцы, более величественные и прекрасные, чем дворец отца ее Тутмоса. Что это, чудесные видения, навеянные близостью живого божества, или она и правда в своих лишениях укрылась в невиданной волшебной стране?
Из воронкообразных отверстий в потолке, выложенных тысячами бирюзовых камешков, доносился далекий рев любвеобильных коров, а невидимый многоголосый пчелиный хор, который напоминал завывание горячих ветров и гудел душераздирающим хоралом, наводил ужас еще больший, чем песнопения в храме Карнака.
Оба жреца, оставившие Хатшепсут у входа, теперь уже в ритуальных леопардовых шкурах, выступили перед ней и, встав по бокам, повели к массивному жертвенному столу, по краю которого был выбит желоб для стока крови шириной в палец. Двое рабов вынесли двух связанных белых петухов, ударом топора отрубили им головы и бросили дергающиеся, истекающие кровью тушки на жертвенник. Везермонт при этом забормотал:
— О, живой Апис, великий дух, высокий глашатай Птаха из Мемфиса, прими сию мужскую кровь от несчастной дочери Амона, озаряющей своей красотой Обе страны. Дай ее телу расцвести новым Гором подобно цветку лотоса на священном озере.
Лишенную воли Хатшепсут, у которой перед глазами стояла лишь одна цель, подвели к чучелу коровы с увитыми цветными лентами рогами. Одним умелым движением жрецы разъяли чучело животного на две половины, потом освободили царицу от одежд и засунули в корову, которую тут же сомкнули.
Топая, бия копытами, пышущий яростью Апис приближался. Божественный бык с трудом преодолевал скольжение по гладкому полу. Его черная шкура отливала багрянцем подобно западному Нилу, где солнце склоняется к горизонту. Меж его рогов сиял золотой солнечный диск, огромный, как колесо боевой колесницы; на спине его уходили ввысь острые крылья небесного коршуна. На мгновение дикий бык застыл, обнюхал корову раздувающимися ноздрями, а потом принялся за свою жертву так, что земля задрожала.
Жрецы молились.