Нанон
Шрифт:
— Господи, — сказала я, падая на постель, — неужели я такая слабосильная? А еще думала, что способна горы своротить! Нате пожалуйста, немного устала и уже валюсь замертво. Ну, ничего, это только поначалу, потом привыкну, — сказала я себе в утешение и сразу же уснула.
Спала я как убитая, не помня, где я, а когда с первыми лучами проснулась, с трудом пришла в себя. Первым делом осмотрела ноги — на них не было ни царапин, ни мозолей. Я их вымыла и аккуратно обулась; и тут вдруг вспомнила, как всегда боялась, что не научусь далеко ходить. Однажды мой брат Жак, смеясь над тем, какие у меня маленькие ноги и руки, сказал, что я не
— У кузнечиков крепкие ножки, и прыгают они гораздо лучше, чем ты ходишь.
И Мариотта поддержала меня:
— Правильно говорит Нанетта; можно родиться такой нескладехой, как она, а ходить быстро, будто у нее большие, красивые ноги. Главное, чтобы они были выносливые.
Итак, ноги у меня были крепкие, этому я очень порадовалась, и усталость совсем прошла. Я готова была обойти всю Францию, следуя за Эмильеном.
Но он! Как, должно быть, он печалится и тоскует в тюрьме! А вдруг ему нечего есть, нету на смену белья, не на чем спать? Я гнала прочь от себя эти мысли, потому что они расслабляли меня. Я спала в маленькой комнатушке, которая единственным окном выходила на крышу. Вылезти туда я не могла и видела только небо. Я посмотрела на дверь, через которую вошла, — она была заперта снаружи. Как и Эмильен, я тоже была в тюрьме. Но господин Костежу прятал меня от людей для моего же блага. Что ж, мне оставалось лишь терпеливо ждать.
XIII
Около шести часов утра кто-то постучал в другую дверь. Я сказала «войдите», и на пороге появился Лориан, подавший мне знак следовать за ним. Я прошла в соседнюю, очень красивую комнату, в которой обычно жила мать господина Костежу. Лориан указал мне на стол, где меня ждал обильный завтрак, а затем на окно, сквозные ставни которого были закрыты, как бы говоря, что мне разрешается смотреть, но нельзя их открывать. Потом Лориан ушел, по-прежнему не проронив ни слова, опять запер меня на замок, а ключ унес с собой.
Позавтракав, я стала разглядывать улицу. Господин Костежу жил в красивом квартале; в город я попала впервые и все-таки решила, что наш монастырь гораздо привлекательнее на вид и лучше построен, чем здешние дома, — они показались мне приземистыми, черными и унылыми. Правда, их мрачный вид объяснялся просто: то были дома, чьи хозяева-богачи бежали в деревню. Теперь в них жили одни слуги, которые как бы крадучись выходили на улицу, ни с кем не разговаривали и молча возвращались. Всюду шли обыски. Я видела, как несколько человек в красных колпаках с большими кокардами вошли в один из самых красивых особняков, пооткрывали все окна, сновали взад и вперед. Я отчетливо разбирала их голоса: они отдавали приказы и кому-то угрожали. Я услышала грохот, словно выбивали двери и рубили мебель. Потом мне показалось, что старая служанка, выйдя из себя, стала хрипло браниться; в ответ посыпалась брань еще более грубая, потом старуху взяли под стражу и повели в тюрьму. Из дому выносили картонные коробки, сундуки, кипы бумаг. Лавочники глупо и подобострастно зубоскалили, прохожие ни о чем не спрашивали и не останавливались. Страх породил в людях безучастие и тупость.
Я понимала, что происходит, и кипела от гнева. Я спрашивала себя, почему господин Костежу, наверняка тоже видевший эту картину, не пресек бесчинства и оскорбления, которым подвергалась седая служанка, не побоявшаяся из-за господского добра сцепиться с бандитами.
Я задыхалась от негодования, и когда в полдень ко мне в комнату поднялся господин Костежу, не сдержалась и выпалила все, что думала.
— Да, — ответил он, — все это и в самом деле противозаконно и омерзительно. Униженный народ мстит буржуазии столь унизительным для себя способом!
— Нет, — воскликнула я, — это не народ! Народ сбит с толку и трясется от страха — в этом и заключается его преступление.
— Полно сыпать соль на открытые раны! Да, простые люди трусят, а стало быть, нечего надеяться, что они помешают аристократам отдать страну врагам. Кроме головорезов, служить революции некому, и нам приходится брать тех, кто подворачивается под руку.
— Бедные вы, несчастные! Мечетесь, точно птицы, которых посадили в клетку вместе с кошками. Сломаете прутья и тут же попадете в когти ястреба, который уже сидит — дожидается; останетесь в клетке — кошки сожрут.
— Вполне возможно. А народ, для которого мы трудимся и всем на свете жертвуем, ему и дела до нас нет, он нам помогать не желает. Ты правильно сказала — он трясется от страха. Но этого мало — он еще и эгоистичен: взять хотя бы вас, крестьян. С какой радостью схватились вы за участки, подаренные вам революцией, а теперь их приходится отнимать у вас силой, иначе не заставишь защищать вашу же землю.
— Вы сами виноваты! Не надо было нас озлоблять своими безумствами. Смотрите, как вы поступили с Эмильеном! Он пришел сюда, чтобы пойти добровольцем в армию, а вы его посадили в тюрьму. Думаете, это воодушевляет других?
Скажите, что с ним собираются сделать, — вы наверняка знаете!
— Я добился, что его отправят в Шатору. И это большая моя победа.
— Тогда я тоже отправляюсь в Шатору.
— Поступай как знаешь, но поверь мне — ты взялась за непосильное дело.
— Зачем говорить под руку, если я все уже решила?
— Хорошо. Пытайся, рискуй жизнью ради него, если хочешь, если такова твоя судьба. Помни только вот о чем: если твоя затея провалится и все выплывет наружу, ты обрекаешь Эмильена на верную смерть, тогда как, сидя в тюрьме, он, возможно, останется в живых. Прощай, больше мне нельзя здесь оставаться. Я принес тебе паспорт, вернее — свидетельство о благонадежности, и немного денег — без них ты никак не обойдешься.
— За свидетельство спасибо, а денег у меня более чем достаточно. Когда Эмильена увозят?
— Завтра утром. Здешние тюрьмы переполнены, вот я и отправляю отсюда троих. Эмильен уже в списке этих арестантов.
Заслышав звонок у входной двери, господин Костежу поспешно покинул меня. Больше я его не видела. Остаток дня я употребила на изучение карты Кассини, которую обнаружила в комнате госпожи Костежу, и к вечеру знала назубок, как если бы ее перерисовала. Когда Лориан принес ужин, я сказала ему, что хочу вернуться в Валькрё, и попросила не запирать входную дверь. Пообещав ему удалиться незаметно, я выждала подходящую минуту и сдержала слово. В доме господина Костежу я появилась ночью и ушла с наступлением темноты; слуги так и не узнали, что целые сутки я провела вместе с ними, под одним кровом.