Нанон
Шрифт:
Я долго размышляла, что мне теперь делать: оставаться в городе, где в любую минуту мне грозила встреча с Памфилом, значило рисковать переводом Эмильена в другой город; вернуться в Валькрё было равносильно тому, чтобы обречь себя на полное неведение и навсегда потерять Эмильена из виду. Я решила отправиться в Шатору, так как знала, что туда каждое утро ходит дилижанс: накануне на кухне я не теряла времени даром, прислушивалась к разговорам и все запоминала. Закутавшись поплотнее в свою серую накидку и зажав узелок под мышкой, я вышла из города и побрела наугад, пока наконец не увидела женщину, сидящую в одиночестве у своего дома. Я спросила у нее дорогу на Париж, и она мне толково объяснила.
Наконец услыхала топот конских копыт и выбежала из своего укрытия. Ко мне приближалась огромная телега с крытым верхом, на манер почтовой кибитки, которую прикрывал конвой из четырех всадников в военных мундирах, при саблях и карабинах. Дорога забирала в гору, и они придержали лошадей. Сердце у меня так сильно забилось от мысли, что передо мной тюремная карета. Ночью я решила, что пропущу ее, и все-таки поеду дилижансом, но теперь надежда победила осторожность. Я прямо направилась к одному из всадников и спросила его с напускным простодушием, не это ли почтовая карета в Шатору.
— Вот дуреха! — последовал ответ. — Протри глаза, а то не видишь, что аристократов на прогулку везем.
Я притворилась, будто не поняла его шутки.
— А если заплатить, сколько надо, — продолжала я, — вы дадите мне местечко сзади или сбоку?
И, положив руку на морду лошади, я добавила:
— Смотрите, не будь меня, ваша лошадка потеряла бы цепку от мундштука.
Тюремная карета едва тащилась, и я успела закрепить цепь, снискав благоволение конвойного.
— А ты куда путь держишь? — спросил он.
— А я намедни в служанки поступила, а здешних мест совсем не знаю. Подвези меня на своей колымаге.
— Мордашка у тебя ничего себе. Ты что, злишься, когда тебе говорят об этом?
— А чего же тут злиться, — ответила я с показной развязностью, которая из-за моей полной невинности не стоила мне особенного труда.
Он дал лошади шпоры и, подъехав к вознице, велел ему остановиться. Пошептавшись с ним, конвойный помог мне усесться на козлы и крикнул своим товарищам:
— Вот какое добро конфисковал!
Те прыснули со смеху, а я задрожала.
«Ничего, — утешала я себя, — главное, что я тут, вместе с Эмильеном. Теперь хоть буду знать, куда его везут и как с ним обращаются. А если эти люди захотят обидеть меня, удеру при первом удобном случае».
Возница был краснолицый, добродушный по виду толстяк с окладистой седеющей бородой, к тому же отчаянный болтун. Через час я уже знала, что он кучер на дилижансе, но на сей раз ему приказали везти арестантов, а на дилижансе нынче Батист, родной его племянник, помощник конюха. По именам он заключенных
— Мне что Республика, что монархия, белые, красные или трехцветные — все едино. Я разбираюсь только в лошадях да в постоялых дворах, где водка получше. А больше с меня и спрашивать нечего. Если правительство прикажет — готов служить верой и правдой. По мне, кто платит, тот и хозяин, тот и прав.
Я притворно восхищалась его мудрой философией, а он все болтал, не закрывая рта, про разные разности, до которых мне не было дела, однако я его слушана, запоминая всякие мелочи и подробности, касающиеся здешних мест. Между прочим, возница рассказал мне, что он родом берриец, вырос в деревушке Креван, о которой я прежде не слыхала.
— Черт побери! — говорил он. — Дикие у нас места, да и люди не лучше. Голову даю на отсечение, что многие ни разу в городе не бывали, дороги мощеной не видали, да и коляски о четырех колесах. Куда ни глянь, все каштановые рощи да папоротники, иной раз пройдешь целое лье и больше, и козы не встретишь. И чего мне дома не сиделось — жил бы себе спокойно, не то что нынче. Вот те крест! В наших краях из-за Республики ни у кого голова не болит. Наверное, там даже не знают, что такая есть в Париже. В большой у нас нужде люди живут — ничего себе не покупают, потому что ничего не зарабатывают.
Я спросила его, где находится этот суровый край, и возница подробно рассказал, как до него добраться. Делая вид, что слушаю лишь краем уха, я ловила каждое его слово, хотя не знала, пригодятся ли мне в будущем эти подробности. Тем не менее я старалась все запомнить, твердя себе, что иной раз любая мелочь пригождается.
Тот же возница сказал мне, что конный конвой составляют вовсе не жандармы, а городские патриоты, охотно берущиеся за любую хлопотливую и неблаговидную работу, только бы оказаться на хорошем счету. Вот и тут они, эти свирепые патриоты, которые сами дрожат от страха!
В Бессине они остановились, чтобы поменять лошадей, и я поневоле с ними распрощалась. Изо всех сил я старалась увидеть заключенных или хотя бы услышать их голоса, но они были так крепко заперты, что попытаться узнать о них что-либо определенное значило выдать себя с головой. Я вела себя очень осторожно, и все же конвойные держались недоверчиво, возможно, боялись начальства, — как бы то ни было, но они мне заявили, что дольше ехать с ними нельзя, что дилижанс скоро придет и надо запастись терпением. Дилижанс я прождала больше часу, так как его возница тоже менял лошадей. Я стала очень беспокоиться, боясь потерять из виду тюремную карету. Подойдя к дилижансу и назвав возницу гражданином Батистом, я сказала, что его дядюшка просит разрешить мне занять местечко на козлах, на что Батист сразу же согласился. Теперь у меня появился новый собеседник, и я очень обрадовалась, когда дилижанс тронулся наконец в путь.
Однако всю дорогу меня не покидали тревожные мысли. Разговаривая со мной, мужчины поглядывали на меня так, что поначалу я недоумевала, а потом поняла, как опасно молодой девушке оказаться одной в незнакомом месте. В Валькрё ни один человек, зная мою скромность и рассудительность, не осмеливался дать мне понять, что я уже не ребенок, и я как-то даже не думала о своем возрасте. Тут я невольно вспомнила слова господина Костежу.
Только теперь мне стало понятно, что молоденькой девушке грозят досадные неожиданности и даже опасности, о которых я прежде не подозревала. Стыдливость пробудилась во мне вместе с испугом. При других обстоятельствах я, вероятно, с радостью выслушала бы, что хороша собой, но на сей раз пришла в смятение. Красота неизменно привлекает к себе взгляды, а мне хотелось стать невидимкой.