Наощупь
Шрифт:
— Нельзя так часто повторять это слово, — заметил я будто бы между прочим, — вот, здесь указан мой телефон. Позвоните, если все же захотите попробовать. В любое время.
Таня отчего-то смущается, я чувствую эту вибрацию. Выдыхаю только тогда, когда она забирает визитку из моих рук. У нас пока нет других точек соприкосновения, но мое желание ей помочь выходит на первый план, и здесь подойдут любые варианты.
Остальное время молчу. Не хочу быть навязчивым — это может ее испугать. Таня и так довольно настороженно отнеслась к моему предложению массажа. Она не была глупой и, очевидно, поняла, что я далеко не для всех готов менять свой рабочий график. А потому
Время стремительно убегает. Таня встает и одевается, и я не могу ее больше задерживать. Да и у меня полно дел. За дверью, я уверен, уже дожидается один известный широкой общественности футболист. А я, как ни как, профессионал. Напоследок не выдерживаю, напоминаю Тане о своем предложении. Слышу ее голос от двери:
— Да-да, тибетские чаши… Я помню.
— Тибетские звуковые чаши, Танюша! — врывается в наш разговор посторонний голос. — Ну, где бы мы еще встретились?!
— Марик?! Какими судьбами? Ты почему не на сборах?!
— Таким потрепанным жизнью старичкам, как я, положены льготы! Ты разве не знала?
— Брось! Тебе всего тридцать два!
— И твой двадцатилетний сыночек уже метит на мое место! Степан, скажите, разве это не преступление, когда у настолько шикарной дамы такие взрослые нахальные детишки?
Таня смеется, обзывает центрального форварда национальной сборной страны безбожным льстецом и, сославшись на срочные дела, торопливо прощается.
Я растерян. У Тани есть дети, это, в принципе, ожидаемо. Но я и представить не мог, что они настолько взрослые.
— Смотрю, ты неплохо знаешь мою предыдущую пациентку, — будто бы невзначай бросаю Марку. Парень довольно разговорчив и моментально подхватывает тему. На это и был расчет.
— Таню? Её все наши знают. Она мать Данила Голубкина. Красотка! Да и он хороший парень… Если бы еще не дышал мне в затылок — цены бы ему не было.
Я больше ничего не спрашиваю. Приходится концентрироваться на работе.
К счастью, мой последний пациент отменяется. И я получаю возможность сделать то, что задумал. Звоню в один из салонов красоты, принадлежащих моей самой близкой подруге наряду со спорткомплексом, в котором я и тружусь. Прошу к телефону Женю. Я редкий и желанный гость в их заведении, поэтому, ничего не спрашивая, она соглашается задержаться допоздна. Приходится взять такси. Хотя я не люблю в них ездить, задерживать Женьку из-за собственной дури мне категорически не хочется. Когда я приезжаю, в салоне царит тишина, и это означает, что рабочий день уже давно закончен.
— Ну, рассказывай, по какому поводу срочность? — раздался прокуренный голос.
— Да без повода. Обреешь меня?
— Под ноль?
— Да. И бороду…
— И не жалко тебе… — сокрушается Женя, подталкивая меня к креслу.
— Так надо, — отмахиваюсь я, не желая обсуждать эту тему. Женька понятливая, с мозгами. В душу не лезет, но при случае с ней можно поговорить обо всем.
Во многих религиях мира считается, что, пройдя пострижение, человек полностью обновляется — как бы рождается заново. Но я стригусь не поэтому. Мне нужно обновить свою тонкую энергию, дабы легче очистить свое сознание. Это поможет мне быть сильнее, если Таня все же обратится за моей помощью.
_________
Сансара1 — круговорот рождения и смерти в мирах, ограниченных кармой, одно из основных понятий в индийской философии: душа, тонущая в «океане сансары», стремится к освобождению (мокше) и избавлению от результатов своих прошлых действий (кармы),
Глава 4
Чувствую себя наркоманкой, под ударной дозой дури. Я, наверное, и выгляжу так — ненормально. Глаза лихорадочно блестят, движения дерганные и суетливые. Момент истины приближается, а я только и могу, что запрещать себе думать об этом. Уснуть не получается, несмотря на нечеловеческую усталость. Это худшая пытка — хотеть спать до рези в глазах, и не иметь такой возможности. Легкие седативные не помогают. Валерьянка… Валерьянка сейчас настолько дерьмовая, что даже кошки, недоуменно поглядывая, без всякого интереса проходят мимо. Что уж говорить о конченых неврастеничках, вроде меня?
Сегодня у Демида выпускной, а у меня все валится из рук. Еще столько всего нужно сделать, а я никак не могу прийти в норму. Общественная работа на посту главы родительского комитета, которая, несмотря на все нюансы, раньше доставляла лишь удовольствие — теперь ничего, кроме желания удавиться, не вызывает. Тупые вопросы горе-родителей, ответы на которые были озвучены в нашем совместном чате уже, наверное, тысячу раз, сводят зубы. И я всерьез опасаюсь, что если кто-то еще хоть раз спросит, что мы дарим классной руководительнице на выпускной — я сорвусь и обрушу этот чертов чешский сервиз прямо ему на голову.
— Танюша, привет! Подскажи, что-то я прослушала… Как наши дети добираются до ресторана?
— С родителями…
— А разве не проще было бы нанять автобус?
Закатываю глаза и медленно выдыхаю! Это тоже проговаривалось тысячу раз! Централизованные выезды детей требовали стольких согласований, что даже я, имея мужа начальника уголовного розыска, не смогла бы их получить, не поседев.
— Нет, Маргарита. Это очень сложно организовать…
— Но было бы лучше…
— Извини! Мне пора бежать — привезли цветы для оформления зала!
Вру! Вру безбожно! Цветы привезли еще ночью, и композиции для украшения столов в ресторане мои девочки-флористы составляют уже несколько часов. Наш бюджет в этом отношении был весьма ограничен, для многих родителей живые цветы показались непозволительной роскошью, но я все же не отказалась от этой идеи. Мне принадлежал небольшой цветочный магазинчик, и я могла приобрести шикарные сезонные розы по довольно демократичным закупочным ценам.
— Лесь, сколько еще осталось?
— Две композиции на родительские столы…
— Отлично, давайте я чем-нибудь помогу…
Занять руки. Занять голову. Не думать, не думать, не думать… Втыкая веточки черноплодной рябины между кремовых роз и листьев папоротника, я повторяла эти слова как заклинание, но страх все сильнее захлестывал. Он был иррациональным. Во всяком случае, вряд ли бы его понял любой другой человек. Никто не мог уразуметь, почему я так долго терплю измены мужа. Меня считали мазохисткой, мне даже никто не сочувствовал, как это обычно бывает в таких случаях. Глядя на меня, люди скорее крутили пальцем у виска. Им казалось, что это так просто — взять и перечеркнуть все, что было. Стереть из памяти, выдрать из сердца. Разрушить семью… А я не могла! Для меня семья была неприкасаемой. Самым ценным, что вообще может быть. Возможно, оттого, что я сама росла сиротой. Мои родители погибли в автокатастрофе, когда мне было всего два года. Воспитывала меня старенькая бабушка. Ласковая и добрая… Но даже она не могла заменить мне маму и папу. А потом, как-то сразу из детства, я попала во взрослую жизнь. И, наверное, просто с нею не справилась…