Шрифт:
Копы разбили принтер моего отца, когда мне было восемь лет. Помню жаркий запах от принтера, похожий на запах нагревшейся в микроволновке пищевой пленки, ужасно сосредоточенный папин взгляд, когда он загружал в принтер свежий полуфабрикат, ощущение тепла, как от свежей выпечки, от предметов, вышедших из принтера.
Копы ворвались через дверь, размахивая дубинками, один из них зачитывал пункты
Они разломали бабушкин дорожный сундук, привезенный ею из родных краев. Разбили наш маленький холодильник и воздухоочиститель, висящий над окном. Моя певчая птичка избежала смерти, спрятавшись в углу клетки, пока большая нога в сапоге превращала все остальное в жалкий проволочный клубок.
Папа. То, что они с ним сделали. Когда они закончили, он выглядел так, как будто подрался с целой командой регбистов. Они вынесли его за дверь и папарацци получили хорошие кадры, когда папу бросали в машину. Все это время пресс-секретарь вещал миру, что папино преступно-организованное нелегальное производство повинно в создании контрабанды на сумму по крайней мере в 20 миллионов, и что мой папа, отъявленный злодей, оказывал сопротивление при аресте.
Я видела все это с моего смартфона и, глядя на развалины гостиной на экране, гадала, как кто-либо, кто видел нашу крошечную квартиру и наш ужасный, грязный дом, мог принять их за жилище короля организованной преступности. Они увезли принтер и конечно же папарацци сочли его ценным трофеем. Место, где он стоял на нашей кухоньке, выглядело ужасно пустым, как святилище, лишившееся своего божка. Когда я пришла в себя, убрала квартиру и вызволила мою бедную чирикающую пташку, то поставила на пустующее место блендер. Он был сделан из напечатанных частей, так что продержался
Мне исполнилось 18 лет, когда они освободили папу из тюрьмы. Я навещала его три раза - на мой десятый день рождения, на его пятидесятый, и когда умерла мама. Прошло два года, как я видела его в последний раз, и он сильно сдал. Он хромал после тюремных драк и так часто оглядывался через плечо, что это походило на нервный тик. Я была сконфужена и когда мини-такси высадило нас перед домом, старалась держаться подальше от этого дряхлого, прихрамывающего скелета, пока мы заходили внутрь и поднимались вверх по лестнице.
– Лэнни, - сказал он, когда я присела, - Ты умная девочка, я это знаю. Не подскажешь, где бы твой старый па мог достать принтер и немного полуфабриката?
Я сжала кулаки так крепко, что ногти вонзились в ладони, и закрыла глаза.
– Ты был в тюрьме целых десять лет, па. Десять лет. Десять. Ты собираешься рисковать еще десятком лет, только для того, чтобы распечатать больше блендеров и медикаментов, больше ноутбуков и дизайнерских шляп?
Он усмехнулся.
– Я не так глуп, Лэнни. Я усвоил урок. Никто не собирается идти в тюрьму из-за шляп и ноутбуков. Я никогда не буду печатать подобный хлам.
Он выпил чашку чая, выпил как будто это было виски, смакуя каждый глоток, а затем удовлетворенно выдохнул. Он закрыл глаза и откинулся на спинку стула.
– Иди сюда Лэнни и позволь мне шепнуть кое-что тебе на ушко. Позволь рассказать тебе о том, что я решил за десять лет в тюрьме. Иди сюда и выслушай своего глупого папочку.
Я почувствовала угрызения совести за то, что устроила ему взбучку. Он слетел с катушек, это совершенно ясно. Одному Богу известно, через что ему пришлось пройти в тюрьме.
– Что, пап?
– сказала я, наклоняясь к нему.
– Лэнни, я собираюсь напечатать много принтеров. Очень много принтеров. По одному на каждого. Это стоит того, чтобы идти за это в тюрьму. Это стоит всего, что угодно.