Наперегонки со смертью
Шрифт:
– Ты рассмотрел, кто ехал в машине?
– Так точно!
– Кто?
– Семья ихняя ехала... Наверное... Там же полная машина была – дети, бабы... Тряпья всякого...
Баран на крыше лежал связанный...
– Чего от них хотел прапорщик?
– Не знаю, товарищ старший лейтенант... Ну он кричал что-то такое типа: я знаю, что ты духанщик... Вот...
– Точнее!
– Я не слышал...
– Не трынди! Отвечай!
– Ну... Водки просил...
Власовчук аж попятился, видя, как медленно и неотвратимо, словно танк, надвигается на него Банда,
– Так ты, значит, еще не напился, гад? Тебе мало было? Догнать хотелось? И за это – по детям из гранатомета, значит? Так?
– Сашка, ты чего? Ты – серьезно? – забормотал перепуганный прапор, упершись спиной в стену из мешков. Дальше отступать было некуда, и Власовчук прямо на глазах стал как-то ненатурально съеживаться, тем больше, чем ближе подходил к нему Банда. – Сашка, я же "духа" подстрелил!
Бондарович встал перед ним, несколько секунд пристально, будто прицеливаясь, смотрел прапорщику в глаза и вдруг резко вскинул руки. Власовчук съежился и прикрыл лицо руками, ожидая удара, но Сашка вместо этого схватил его за погоны и сильно рванул, с мясом оторвав.
– Сука! – страшно прошипел старлей, швыряя погоны в лицо перепуганному прапорщику. А потом Банда стал пятиться, не спуская глаз с Власовчука. Солдаты расступались, освобождая ему путь, и постепенно образовался живой коридор длиной метров в пять, на одном конце которого стоял Банда, а на другом спиной к стене – Власовчук.
– Именем Правительства Союза Советских Социалистических Республик... – начал Банда тихо-тихо, и сразу же на блокпосту повисла мертвая тишина, как будто в преддверии чего-то ужасного. – За мародерство, за преднамеренное убийство мирных жителей, за грубое нарушение всех правил и принципов советского воина-интернационалиста...
– Сашка, да ты что?! – ужас в глазах прапорщика был поистине животным.
– За то, что этот гад, служивший вместе с нами, опозорил, невинной кровью замарал святое имя советского солдата и гвардейское знамя нашей части... За то, что детей – из гранатомета...
– Сашка... Товарищ гвардии старший лейтенант! Вы что надумали? – голос Власовчука дрогнул и сорвался на противный тонкий визг.
– Александр, успокойся! Перестань! – попробовал было успокоить друга и Востряков, но Банда даже не повернул головы в его сторону.
– За пьянство при выполнении боевого задания во время несения караула на блокпосту... За нарушение всех правил и норм боевого устава, Устава внутренней и караульной службы Вооруженных Сил СССР... За невыполнение приказа командования в боевых условиях...
– Ребята, да что же вы стоите?! Да мы же вместе с вами пули ловили и кровь проливали!.. Он же с ума сошел!.. Ну вы же все знаете меня! – Власовчук уже плакал навзрыд, слезы катились по его загорелому лицу, но солдаты стояли молча, не шевелясь, скованные странным чувством справедливости, высшей человеческой справедливости этого суда.
– Я приговариваю бывшего гвардии старшего прапорщика нашего разведывательного батальона Власовчука к расстрелу! – Банда сорвал с плеча автомат и передернул затвор. Солдаты в ужасе бросились врассыпную. Живой коридор распался буквально в один миг, оставив Власовчука у стенки из мешков в полном одиночестве.
Бондарович вскинул автомат, но в этот момент Востряков с силой ударил старлея по рукам сверху, пригибая ствол оружия к земле.
Очередь получилась совсем короткой, но все равно прицельной: пули веером взметнули фонтанчики песка, пробив мешки прямо на уровне коленей приговоренного к расстрелу, и Власовчук упал как подкошенный. Он громко кричал, стонал и ругался, валяясь в афганской пыли, с каждой секундой намокавшей от вытекавшей из его ног крови.
Банда в ярости повернулся к Вострякову, уткнув ствол "калашника" ему прямо в живот.
– Чего лезешь?!
– Саша, перестань. Успокойся, Саша! Слышишь? Пусть все решает прокуратура... Это их дело.
Мы же – не органы, – лейтенант говорил тихо и вкрадчиво, одновременно осторожно забирая автомат у Банды.
И Бондарович будто очнулся. Он молча отдал автомат и ушел на заставу, в офицерское укрытие.
– Ну чего стали? – прикрикнул Востряков на совершенно растерявшихся и обалдевших разведчиков. – Быстро перевязать прапорщика! Сделать ему укол. Подготовить к транспортировке в гарнизон.
Уложить в бэтээр второго отделения... Замкомвзвода приступить к сдаче-принятию поста!..
А сам поспешил в укрытие следом за Бандой.
Местные жители, тоже ставшие невольными свидетелями этой сцены, некоторое время еще постояли в отдалении, а потом, удивленно покачивая головами и тихо переговариваясь, начали постепенно расходиться...
В гарнизоне, в Хайратоне, Банда сам обо всем доложил комбату. Подполковник сначала схватился за голову, а потом, самолично разоружив Бондаровича, на несколько суток отправил его на гауптвахту.
Делом старшего лейтенанта Александра Бондаровича, обвинявшегося непонятно по какой статье – то ли в не правомерном применении оружия, то ли в совершении самосуда, то ли в попытке преднамеренного убийства, – занимался майор-особист. Ох, и помотал же он Сашке нервы, пока оформлял эти свои бесконечные протоколы! По десять раз заставлял Банду пересказывать одно и то же, каждый раз прося расписаться под протоколом допроса.
– Старлей, слушай, – сказал он как-то вечером, закончив очередной допрос и закрывая папку с документами, – а ведь тебе по разным статьям трибунал от пяти до десяти усиленного режима впаять может. Ты это понимаешь?
– Да уж, понимаю... Теперь.
– Ты вот что, парень... Скажи спасибо мне да своему комбату. Может, кое-что у нас с ним и получится. Но только тогда одной бутылкой ты не отделаешься! – как-то странно подмигнул Сашке майор и ободряюще улыбнулся.
А еще через несколько дней Сашку под конвоем доставили с гауптвахты в штаб их батальона.
– Вы свободны, – отпустил подполковник, их комбат, конвоира и взглядом указал Банде на стул напротив своего стола. – Садись, Бондарович.
Когда Банда сел, комбат достал из стола пистолет и бросил парню через стол.