Наперекор земному притяженью
Шрифт:
— По предварительным данным, в октябре. В начале октября.
— Что у вас все «по предварительным да по предварительным»? — взорвался Главный. — Страхуетесь, что ли? Разве можно серьезно рассматривать какие-то предложения, когда все предварительно? Затеем работу, а потом у вас вместо одного «предварительного» получится совсем другое — «окончательное». Нельзя так!
Королев обратился к Максимову:
— А как вы думаете обеспечить электропитание?
Глеб Юрьевич доложил все рассмотренные варианты, делая упор на то, что весьма желательно было бы обойтись просто аккумуляторными
— А на сколько суток в этом случае будет обеспечена работа?
Максимов ответил:
— Нет, это в принципе не годится! Вы что думаете, что такую работу, такое дело можно подвесить на один цикл передачи фотографий по радио? А если помехи какие-нибудь, сбои — прощай все? — И с раздражением: — Я удивлен вашим легкомыслием. Я считал вас более серьезными людьми. Это совершенно безответственное предложение! А вы что смотрите? — Сергей Павлович повернул голову в мою сторону. — Вы — глаза и уши Главного конструктора! Вы ведущий или кто? Потрудитесь этот вопрос рассмотреть заново. И посерьезнее! Удивительное легкомыслие! Мальчишки!
Главный встал из-за стола, вышел в маленькую комнатку, что была за его рабочим кабинетом. Мы не глядели друг на друга. Так бывало. Разговор как разговор — нормальный, деловой. Потом вдруг раз — и взрыв. Пауза затянулась. Через неплотно прикрытую дверь было видно, как Сергей Павлович подошел к маленькому столику, налил полстакана воды, вынул из кармана какую-то бумажку, развернул ее, поднес ко рту, запил. Минуты через три-четыре вышел к нам.
— Ну что у вас еще? — тон спокойный, деловой.
Хорошо зная проявлявшуюся порой резкость Королева в обращении с товарищами по работе, много лет спустя, уже после смерти Сергея Павловича, Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель Марк Галлай писал, что кроме знаний и конструкторского таланта, не последнюю роль «играла очевидная для всех неугасающая эмоциональная и волевая заряженность Королева. Для него освоение космоса было не просто первым, но первым и единственным делом всей жизни. Делом, ради которого он не жалел ни себя, ни других…
И сочетание такой страстности однолюба с силой воли, подобной которой мне не пришлось встречать, пожалуй, ни в ком из известных мне людей… это сочетание влияло на окружающих так, что трудно им было, да и просто не хотелось что-нибудь ему противопоставлять… А бросавшаяся в глаза резкая манера обращения Королева с окружающими чаще всего была действительно не больше чем манерой. Во всяком случае, при всей своей склонности к тому, чтобы пошуметь, за воротами, без куска хлеба он ни одного человека не оставил и вообще неприятностей непоправимых никому не причинил…»
Месяц проскочил незаметно. Вроде бы и не состоял он из 26 рабочих дней, или 206 рабочих часов, как отмечали табельщицы в своих журналах. На самом деле рабочих часов было существенно больше. И в девять, и в десять вечера горел свет у проектантов. «Луна-3» постепенно вырисовывалась, согласовывалась, становилась похожей на космическую конструкцию. Наконец был готов чертеж: общий вид в натуральную величину. Сами проектанты залюбовались. Станция была
— Ну и красавица!
Мы повернули головы на эти слова.
Бушуев, пришедший вместе с Тихонравовым в зал к проектантам, с явным удовольствием разглядывал чертеж.
— А что, Михаил Клавдиевич, я вижу Максимов компоновку закончил. Наверное, можно и Сергею Павловичу показать?
— Думаю, что теперь можно, Константин Давыдович, — согласился Тихонравов.
— Ну вот и хорошо. Я узнаю, как у него со временем и когда он сможет нас принять.
Королев принял нас часов в восемь вечера.
— Одну минуточку. Еще две бумажки. Вы пока «разворачивайтесь».
Глеб Юрьевич вынул из толстого алюминиевого тубуса — круглого футляра, в котором обычно хранятся чертежи, рулон ватмана с общим видом станции. Мы подвесили его, прицепив прищепками к тонкой стальной проволоке, натянутой вдоль одной из стен кабинета. Здесь всегда вешали плакаты, схемы и все, что нужно было для обстоятельного разговора. Сергей Павлович подошел к чертежу. Несколько минут стоял молча. Смотрел.
— Ишь, красота какая! Прямо японский фонарик, хоть сейчас на елку!
Повернулся к Бушуеву:
— Докладывайте!
Обсуждение продолжалось часа два. В заключение Сергей Павлович сказал, что через несколько дней предлагаемый проект будет рассмотрен в более широком составе, с приглашением всех главных конструкторов-смежников и ученых.
— Времени у нас остается очень мало. Эх! И что за жизнь? Всегда нам мало времени. Но зато не соскучишься. А?
В производстве началось изготовление. Это у пас. А сколько сложностей пришлось преодолеть в смежных организациях? Впервые создавалось фототелевизионное устройство для работы в условиях космического полета, впервые — система ориентации станции, впервые — солнечные батареи должны были обеспечивать электроэнергией все бортовые системы на все время полета…
Сборка. Завершающий этап в многообразном и сложном процессе рождения космического аппарата. Материализация мыслей, овеществление расчетов. Все, что изготавливалось на пашем предприятии и у смежников, в специальных ящиках и ящичках, обтянутых внутри бархатом, все закрепленное на пружинах-растяжках, привезенное, принесенное, прилетевшее к нам, порой даже не успевшее полежать на складских полках, занимало место на монтажных столах в цехе сборки.
Сборка, Бережные руки слесарей-сборщиков в белых перчатках. Уже и не вспоминались те дни, когда работали без белых халатов, без перчаток. Жесткий график торопил, подгонял. Опоздать, задержаться было нельзя. Никак нельзя: станции лететь 4 октября. Другой даты не было. Дорога была выбрана единственная и столь непростая, что лететь по ней только 4 октября в 1959 году. Получалось, словно сама природа, Вселенная, извечные законы движения небесных тел, определившие эту дату, сговорились отпраздновать двухлетнюю годовщину рождения космического первенца ПС — нашего первого спутника.