Написано кровью
Шрифт:
— «На самом деле», — он положил поверх слоя рыбы слой творожного сыра, — я хочу, чтобы он увязал свои пожитки в миленький такой носовой платочек, красный горошек по белому полю, надел узелок на палку и слинял отсюда. — Барнаби сделал большой глоток. Один, но с огромным удовольствием. — О! Восхитительно. Это восхитительно. Попробуй.
— Погоди-ка. — Она стряхнула воду с кресс-салата и отпила из своего бокала. — М-м-м, неплохо. Но мне больше нравилось другое. То, которое пахло бузиной.
Барнаби взбил яйца и вылил их в кастрюлю.
— Следи за тостами, — велел он.
Когда
— Ты что, тоже не ешь нормального масла? — Он положил в кастрюлю кусочки лосося и чеснок и помешал все деревянной ложкой, отскребая завитки болтуньи от дна и боков кастрюли.
— Было бы слишком вызывающе с моей стороны есть его, когда тебе нельзя.
— Не говори глупостей. Нет никакого смысла в том, чтобы мы оба сошли на нет.
«Я разрублю этот гордиев узел, это дельце с подсчетом калорий, — решил Барнаби, сидя за столом с полным ртом острого кресс-салата, яиц с сыром и золотистого вина. — Все зависит от точки зрения. Я смотрел на это под неправильным углом. Как приговоренный к пожизненному заключению. На самом деле диетической должна быть только та пища, которую ты ешь непосредственно в данный момент. Все остальное может сколько угодно вести тебя к лишнему весу». К тому времени, как Барнаби перешел к огромной толстой груше «комис» и крошечной дольке шоколада «дольчелатте», он чувствовал себя даже не смирившимся, а почти довольным.
Джойс сварила прекрасный кофе «блю маунтин» и, налив ему чашку, встала за стулом мужа, нежно обняла его за шею, прижалась щекой к его щеке.
Барнаби потерся о нее щекой от удовольствия, уюта и легкого удивления. Они уже некоторое время целовались как близкие, добрые, любящие друзья. Каковыми и являлись на самом деле.
— Что это вдруг? — спросил он.
— Черт возьми, Том! Может, еще условимся делать это только в те месяцы, в названиях которых есть буква «эр» [62] ?
62
Шутливый намек на так называемое R-правило, предписывающее есть устрицы только в те месяцы, названия которых включают букву «г».
Что это она вдруг? Из-за того, что он солгал, будто все в порядке, в ответ на ее заботливый вопрос? Она не сомневалась в том, что с ним случилось нечто, напомнившее: он смертен. Он скажет ей в конце концов, когда поймет, что опасность уже позади. Он всегда так поступал.
Джойс вдруг вспомнила себя в девятнадцать лет. Первый свой концерт в Ратуше. И потом, в толпе студентов, учителей, гордых родителей и друзей артистов, молодого худенького копа, смущенного, совершенно неуместного там, сжимающего в руках букет. Ожидающего своей очереди быть замеченным.
Он встал. Повернулся и обнял ее. Он пристально смотрел ей в лицо, словно пытаясь запечатлеть в памяти каждую его черточку. Джойс рассмеялась:
— Если уж в нас вселился дух приключений, то надо бы сделать это прямо на кухонном столе.
— Да?
— Так
— Кому, интересно, нужна сексуальная спонтанность… в парикмахерской?
— Статья называлась «Как сохранить свой брак живым».
— Или «Как сделать свой позвоночник мертвым». Нет уж!
Взявшись за руки, они вышли в прихожую.
— Нет, милая, боюсь, что все опять кончится скучной супружеской постелью.
— Противный старый миссионер.
— Ты знала о моей верности себе, когда за меня выходила.
После любви Джойс крепко заснула, положив голову на грудь мужа и свернувшись калачиком в его объятиях. Не желая ее беспокоить, он подложил еще одну, маленькую, подушку себе под плечи и так, полулежа-полусидя, перебирал в уме события сегодняшнего и вчерашнего дней, одно за другим. Ища связи, отголоски, скрытые смыслы, новые толкования.
Он совсем не думал о сегодняшнем вечернем разборе полетов, потому что проку в нем никакого не было, мягко говоря. Просто новые обрывки информации и сведения от оперативников. В 1983 году грузовая компания «Бичем» перевезла мебель и личные вещи Джеральда Хедли не из Кента и даже не из Юго-Западного Лондона, а со склада-хранилища в Стейнсе.
Поскольку это было все, что удалось разузнать, Барнаби ознакомил собравшихся с протоколом допроса миссис Лиддиард, а также со своей идеей о женском альтер-эго Хедли, которая была воспринята осторожно и с вежливым недоверием. Действительно, описывая психологический тип, который так уверенно сконструировал днем, Барнаби сам начал сомневаться, уж не плод ли это его воображения.
Наконец он уснул, вернее, задремал. Время от времени, когда на улице слишком сильно завывал ветер или ветка чересчур настойчиво стучала в стекло, он просыпался. И в какой-то момент, в пограничном пространстве между сном и бодрствованием, обнаружил, что идет по узкой улице, вымощенной булыжником и освещаемой снопами охристого света. Идет и несет что-то очень тяжелое. Он шагает, вытянув руки перед собой, и на них мертвым грузом лежит тяготящая его ноша.
Не то чтобы это было что-то мертвое, нет, потому что оно издает какие-то звуки, похожие на тяжелое дыхание. Под металлическим кронштейном, держащим трубу, из которой льется странного цвета свет, он останавливается рассмотреть свою ношу.
Это тюлень! Неуклюжий и неповоротливый. Его жесткий и колючий серо-коричневый мех сухой и тусклый. Голова безжизненно болтается. И на шее какая-то странная отметина — круг более темного меха, похожий на ошейник или петлю.
Барнаби стоит, растерянный, держит на руках тюленя. И вдруг животное поворачивает заостренную собачью морду и смотрит на него. Круглые глаза тусклы и подернуты мутной пленкой. Барнаби в ужасе осознаёт, что тюлень умирает.
Надо найти воду! Он ускоряет шаг, насколько может. Чувствует почему-то, что за поворотом река. Вспоминает мост, рыбаков. Идет шатаясь, колени подгибаются, пот градом катится с лица и волос. Но оказывается, реки и моста за углом нет. На их месте простирается обширная песчаная равнина, по которой бродят странные животные.