Наполеон и женщины
Шрифт:
— Ваша жизнь, мадам, весьма интересует обитателей предместья Сен-Жермен. Они любопытны и хорошо осведомлены. Говорят, например, что Вы, мадам X., живете с месье У… — и он обратился еще к двум-трем дамам.
Наступило всеобщее замешательство; Наполеон, очевидно, этого и хотел и с удовольствием разглядывал наши растерянные лица.
— Но не думайте, — вдруг строго заявил он, — что я одобряю эти пересуды. Осуждать мой двор — все равно, что осуждать меня самого. Никто не смеет распускать язык, если дело касается меня самого. Никто не смеет распускать язык, если дело касается меня, моей семьи, моего двора.
Выражение лица его стало угрожающим, и он заявил, что отправит в изгнание любую женщину, сплетничающую о придворных дома.
К счастью, на следующий день забавное происшествие немного рассеяло в Тюильри атмосферу, созданную грубой выходкой императора. Какому-то чиновнику было поручено составить инвентарную опись имущества в доме графа Лангле де Помёз. Дойдя до гардероба графини, остановился в затруднении: назначение предмета было ему непонятно. Это было всего-навсего биде, таз от которого куда-то пропал, но в обиходе мелкого чиновника такими вещами не пользовались. Инвентаризатор, внимательно разглядывая предмет, на-. чал раздельно диктовать писцу: «Еще: футляр для скрипки, красной кожи, с позолоченными гвоздиками, на четырех ножках; скрипки в футляре не обнаружено»…
Эта наивность вызвала всеобщий восторг, и очень долго скрипачи императорского концерта не могли играть, так как их выход на сцену вызывал в публике бурный взрыв смеха.
Словно в удачно построенной комедии, император воспользовался моментом, когда двор хохотал до упаду, чтобы как школьник «улизнуть от надзора».
Покинув на время слишком болтливых, либо слишком экспансивных дворцовых дам, Наполеон снял маленький домик в Аллее Вдов и принимал там пылких парижанок, которым он с приятностью гасил их огни…
Там, как говорит нам доктор Пассар, «он старательно наставлял рога мужьям, жены которых приходились ему по вкусу».
Досуги в домике на Аллее Вдов не помешали ему провести ночь в особняке таинственной знатной дамы, о чем повествует нам верный камердинер Констан:
"Однажды вечером около полуночи император приказал мне подать ему фрак и круглую шляпу и мы сели в карету втроем (третьим был князь Мюрат); правил Цезарь. На запятках был один лакей без ливреи. Мы подъехали к особняку на улице де… Император вышел, постучал в небольшую дверь, ему открыли. Я и князь остались в карете. Прошло несколько часов, и мы начали беспокоиться, не оказался ли император в какой-то ловушке. Воображение разыгрывалось, страхи усиливались. Князь Мюрат энергично бранился, проклиная и опрометчивость императора, и его чрезмерную прыть в любовных делах, и даму, которая завлекла его своими любезностями. Я пытался успокоить его, но князь выскочил из кареты и, к счастью, встретился у двери с выходящим из дома императором. На дворе был уже белый день. Князь не удержался от того, чтобы рассказать Наполеону о наших опасениях и беспокойстве.
— Что за ребячество! — надменно ответил император. — Чего вы опасались? Где бы я ни находился, я у себя".
Когда все поднялись в карету, Констан заметил вокруг дома многочисленных переодетых полицейских, которые тайно охраняли жилище любви.
Наполеон умело сочетал наслаждение и безопасность.
НАПОЛЕОН ЛЮБЕЗНИЧАЕТ СО СВОЕЙ ПЛЕМЯННИЦЕЙ В КОРИДОРАХ ТЮИЛЬРИ
«Победа в любовном поединке достигается только бегством».
В конце 1805 года Наполеон поставил перед собой три основных цели: надеть на себя корону Итадии, высадиться на берегах Англии и привлечь к своей груди юную Стефанию Богарнэ…
Эта девица, племянница Жозефины, голубоглазая блондинка, пленила императора, который страстно желал бы наедине открыть ей некие мистические тайны жизни.
Но Жозефина была начеку.
Однажды она застала его в коридоре увивающимся вокруг Стефании.
— Вы совсем голову потеряли! Сегодня, когда на Вас устремлены взоры всей Европы, Вы позволяете себе мальчишеские выходки и мечтаете переспать со своей племянницей?..
Наполеон очень не любил, когда его поведение открыто обсуждали. Его обуял обычный для него припадок неистового гнева, он разбил вазу, разорвал портьеру и удалился в свой кабинет, оглушительно хлопнув дверью.
Тем не менее, замечание Жозефины заставило его поразмыслить, и на некоторое время он перестал разыгрывать фавнические сцены в коридорах Тюильри.
Чтобы удовлетворить свое мужское начало, он продолжал наносить тайные визиты женщинам, которых вызывал для него Констан в маленький домик на Вдовьей Аллее. В полночь, когда Париж засыпал, он надевал редингот, круглую шляпу и тайно выходил из Тюильри, позаботившись поставить канделябр с зажженными свечами на подоконник своего кабинета, чтобы поддерживать легенду об императоре, пребывающем в неустанных трудах.
Но эти ночные выходы надоели ему, наконец. В февральские ночи он оскальзывался на снегу и однажды растянулся перед будкой гвардейца. Проблеск иронии во взгляде часового осветил ему смешную сторону его поведения. Отныне он решил использовать для своих утех «батальон дворцовых дам», которые, несмотря на его пренебрежение, по-прежнему предлагали себя настойчиво и умильно.
Эти дамы, сгорая желанием порезвиться на царском ложе, любое обращение к ним императора почитали за честь и без намека на протест сносили его грубость и прямые оскорбления.
Он обращался с ними как кавалерист. Если он желал их видеть, то вызывал в полном составе в гостиную, где они выстраивались в ряд. Камергер со списком в руке производил перекличку и объявлял:
— Ни одна из вас не должна сдвинуться с места, ни под каким предлогом!
Тогда открывалась дверь и гвардеец провозглашал:
— Император!
Наполеон, с насмешливым взглядом, посвистывая, проходил перед строем и, останавливаясь перед каждой женщиной, задавал вопросы и добавлял к ответам нелюбезный комментарий:
— Имя? Возраст? Сколько детей? А! Это Вы! А мне-то говорили, что хорошенькая!
Одной девушке двадцати трех лет, нежно ему улыбавшейся, он скорчил гримасу и посочувствовал:
— Да Вы ужасно постарели!
Другой раз он ущипнул за ухо довольно перезрелую даму и воскликнул:
— Ну, Вам уже до смерти недалеко.
Обращаясь к дочери графа Беньо, он ухмыльнулся:
— А, черт возьми, я должен был узнать Вас по носу, он у Вас такой же громадный, как у отца!
А этот диалог, услышанный каким-то свидетелем, сообщает нам Стендаль;